Феодосия весной 1918 года при большевиках.

Феодосия при большевиках не напоминала ни один русский город.
Она была единственным беззащитным и открытым портом на Чёрном море. Туда спасались со всех его побережий. Каждый день в её порт врывались транспорты: заржавленные, помятые, заплатанные. Однажды их пришло 34. Это было в день взятия Одессы.
Каждый из них требовал места, грозил расстрелять остальных, расталкивал их, швартовался у мола, спускал сходни, и по сходням, со знамёнами, с пулемётами, с плакатами, на которых было написано, кто они, спускалось его народонаселение и шло к совету «захватывать власть».

Тут были трапезундские солдаты, армянские ударники, румынские большевики, сербский легион, турецкие пленные, просто беженцы и анархисты всех оттенков: анархисты-коммунисты, анархисты-террористы, анархисты-индивидуалисты, анархисты-практики…
В течение месяца большевики были крайне правой партией порядка. Местные «буржуи» молили Бога: «Дай Бог, только, чтобы наши большевики продержались». Благодаря борьбе с более левыми партиями большевикам некогда было заняться собственными делами — т. е. истреблением буржуев.
Иногда наведывался миноносец из Севастополя -" Пронзительный" или «Федониси» — и спрашивал: «Что, ваши буржуи до сих пор живы? Вот мы сами с ними управимся». На что председатель совета Барсов — портовый рабочий, зверь зверем, — отвечал с неожиданной государственной мудростью: «Здесь буржуи мои, и никому другому их резать не позволю».
Благодаря всему этому Феодосия избегла резни и расстрелов, бывших в Севастополе, в Симферополе, в Ялте.

Каждая волна приносила с собой что-нибудь новое.
Социалистический рай начался с продажи рабынь на местном базаре — на том самом месте, где при генуэзцах и турках продавали русских рабов.
Трапезундские солдаты привезли с собой орехи и турчанок. Орехи — 40 руб. пуд. Турчанки — 20 руб. штука.
Потом прибыло турецкое посольство на двух миноносцах с помирающими от голода тяжелоранеными. Совет устроил обед — но не голодающим, а турецкому посольству. Председатель совета сидел в каскетке. Турки были корректны, в мундирах и орденах. Был произнесён ряд речей.
— … Передайте вашей турецкой молодёжи и всему турецкому пролетариату, что у нас социалистическая республика… Да здравствует Третий интернационал.
Таких речей было произнесено 6−7. После каждой турецкое посольство вставало и отвечало одной и той же речью:
--«Мы видим, слышим, воспринимаем. И с отменным удовольствием передадим обо всём, что мы видели и слышали, его Императорскому Величеству — Султану».

Когда настала неделя анархистов и через каждые 20 минут где-нибудь в городе лопалась бомба — очень громкая и безопасная, на стенах Феодосии можно было видеть единственную в своём роде прокламацию:
«Товарищи! Анархия в опасности! Защищайте Анархию!»
Но анархия была на следующий день раздавлена, сотня анархистов-практиков была вывезена под Джанкой и там расстреляна, а на месте прокламации было наклеено мирное объявление:
«Революционные танц-классы для пролетариата со спиртными напитками».
После только раз появился в Феодосии отряд анархистов: они построились на площади по росту, они были вооружены до зубов и обвешаны ручными гранатами по поясу. Вид у них был грозный, и они улыбались во весь рот. Над ними развевалось чёрное знамя во всю площадь с надписью «Анархисты-террористы».
По какому-то наитию я подошёл к правофланговому и спросил: «Sind Sie Deutsche?» — «O. Ja, ja — wir die Freunde». А потом шёпотом пояснил: «Мы немецкие пленные. Сейчас анархистам очень хорошо платят».
Через неделю Феодосия была занята немецкими войсками.
Таковы иронические улыбки этого жуткого времени.

Вот патетическая сторона его.

I
И скуден, и неукрашен
Мой древний град.
В венце генуэзских башен,
В тени аркад
Среди иссякших фонтанов,
Хранящих герб
То дожей, то крымских ханов:
Звезду и серп;
Под сенью тощих акаций
И тополей,
Средь пыльных галлюцинаций
Седых камней,
В стенах церквей и мечетей
Давно храня
Глухой перегар столетий
И вкус огня;
А в складках холмов охряных —
Великий сон:
Могильники безымянных
Степных племён.
А дальше — зыбь горизонта
И пенный вал
Негостеприимного Понта
У жёлтых скал.

II
Войны, мятежей, свободы
Дул ураган.
В сраженьях гибли народы
Далёких с тран.
Шатался и пал великий
Имперский столп;
Росли, приближаясь, клики
Взметённых толп.
Суда бороздили воды,
И борт о борт
Заржавленные пароходы
Врывались в порт.
На берег сбегали люди,
Был слышен треск
Винтовок и гул орудий,
И крик, и плеск,
Выламывали ворота,
Вели сквозь строй,
Расстреливали кого-то
Перед зарёй.

III
Блуждая по перекрёсткам,
Я жил и гас
В безумьи и в блеске жёстком
Враждебных глаз;
Их горечь, их злость, их муку,
Их гнев, их страсть,
И каждый курок, и руку
Хотел заклясть.
Мой город, залитый кровью
Внезапных битв,
Покрыть своей любовью,
Кольцом молитв,
Собрать тоску и огонь их
И вознести
На распростёртых ладонях:
«Пойми… прости!»