А теперь, — провозгласил хозяин дачи, — слово творческой интеллигенции! Пускай нам что-нибудь расскажет Юлик. Вообще-то он держит шиномонтажную мастерскую. Но он дружил с великим Давидом Ойстрахом!

— Ну, «дружил» — это, пожалуй, слишком, — засмущался Юлик. — Просто мы какое-то время жили в одном дворе. Да и потом, разница в возрасте. Ойстраху тогда было восемнадцать лет, а мне всего годик. Так что, когда он через тридцать лет приехал на гастроли в Одессу и пришел к нам во двор, то он меня, конечно, вспомнил, а я его — нет. Но про этот визит великого музыканта я буду рассказывать своим внукам.

Конечно же, его обступили все соседи. «Додичек, солнышко, какой же ты роскошный красавец, — запричитала портниха Кривохатская, пытаясь пощупать ткань на его макинтоше. — Почувствуй себя, как дома, сними макинтош, присядь на скамейку…» «Я к вам на несколько минут», — улыбнулся маэстро. «Ну так присядь на несколько! В смысле, конечно, минут, а не скамеек». — «Ну хорошо, присяду», — согласился Ойстрах. «Нет, макинтош сначала сними!» «Ладно. Вот. Снял. Дальше что?» «Ничего. Просто я хочу посмотреть подкладку… А кто тебе первым сказал, Додичка, что с твоим талантом и, главное, трудолюбием ты должен немедленно ехать в Москву, помнишь?»
— «Вы, мадам Кривохатская, вы, — закивал головой Давид Федорович. — Конечно, помню…» «А мы разве такого не говорили?» — заволновались остальные соседи. «Ой, что вы вообще могли делать, кроме, как говорить? — выступил вперед Рудик, заправщик сифонов. — Но это я сказал главное. Я сказал: «Додик, если у твоих родителей не хватает денег, чтобы отправить тебя в столицу, мы скинемся, кто сколько может. В конце концов, я дам в сифоны своих клиентов чуть меньше газу, но зато мы все вместе дадим тебе путевку в большую жизнь!»
«Спасибо, дорогие мои, спасибо…» — прослезился великий скрипач. «А знаешь, почему мы все так настаивали, чтобы ты уехал в Москву? — неожиданно поинтересовался Рудик. — Просто, если бы ты еще несколько месяцев на нашей галерее по двенадцать часов в день продолжал пилить свои гаммы и упражнения, у нас бы уже просто мозги из ушей повылазили…»
«Понимаю, — рассмеялся маэстро. — Но сегодня на мой концерт вы, надеюсь, придете?»
«Ой, Додичка, ну зачем? Что мы там понимаем в твоих арпеджиях и сольфеджиях? Вот если бы ты сыграл там фрейлехс…»
«Давид Федорович, — насторожился администратор филармонии, который сопровождал Ойстраха. — Я только вас умоляю… Программа утверждена областным комитетом партии. Там четко сказано: Бетховен, Чайковский, Брамс. Сегодня на концерте будет сам первый секретарь Коноводченко со всем своим глубокоуважаемым бюро. Может быть, они и не знают, как звучит фрейлехс, но любое отступление от программы… Эти дикари перекроют вам весь кислород на Одессу». — «Перестань, Леопольд, — успокоил Ойстрах своего администратора. — Ну что ты меня уговариваешь… Разве я сумасшедший? И все-таки вы приходите, — еще раз пригласил он соседей, уже выходя на улицу. — А вдруг вам и Бетховен понравится… В моем исполнении».

И знаете, они пришли. «Не послушать — так посмотреть», — объяснил заправщик сифонов Рудик администратору Леопольду, забирая у него двадцать пять дефицитнейших контрамарок в окошке у филармонии. А потом был концерт, и Ойстрах играл, как бог, и одесская интеллигенция взрывалась аплодисментами. А товарищ Коноводченко со своим бюро мирно дремал в первом ряду, время от времени заглядывая в бумажку и с удовлетворением убеждаясь, что все идет по той программе, которую наметила Коммунистическая партия.

Потом Ойстрах играл на бис, а когда стало понятно, что сейчас он исполнит последнее произведение, он вдруг подошел к рампе и заговорил: «Друзья, — сказал великий артист, — сегодня в зале находятся люди, которым я обязан, может, не меньше, чем своим родителям и учителям. Если бы не они, возможно, моя жизнь сложилась бы по-другому. Это мои соседи. Я обратил внимание, что за время концерта они успели полюбить серьезную классику. Поэтому сейчас для вас, мои дорогие, — композитор Бетховен. Фрейлехс… В обработке Брамса». И он заиграл фрейлехс, украшая его виртуознейшими пассажами. И зал осатанел от восторга. И даже товарищ Коноводченко со своими товарищами тоже необыкновенно оживился, думая, как видно, о том, что вот когда этот самый Бетховен писал свои сочинения в одиночку, то у него просто мухи от скуки дохли. А вот как соединился с Брамсом — так и получилось довольно миленько…