Я тороплюсь, растрачивая пыл,
Парнас вверху отсвечивает рыжим,
Как жаль, что он меня не полюбил,
Мои труды для гениев излишни.

Творения встречает дружный смех,
Качают корифеи головою,
Стихосложенье — это не для всех,
Хотя перо макаю в раны с кровью.

В моих ладонях океанов синь
И облака цепляются за пальцы,
В моих словах — горчинки от рябин
И первый снег, искрящийся на пальме.

Стучу колом, с лица стирая пот,
А по другую сторону копытом
Пегас морзянкой сообщенья шлет
И ржет над лирой вдребезги разбитой.

Мутит с похмелья и два пальца в рот
На города и веси, на посевы,
Мой дар писать — таинственный урод
За стенкой переменчивого сердца.

Удар киркой и сквозь пролом стены
Мне уши режет шепот хриплый гномов:
«Вы, барышня, болезненно бледны,
Поэтов нет, здесь никого нет дома».

В моих руках — не тополиный пух,
А корень сладко-горькой мандрагоры,
Я не должна испытывать судьбу —
Так старый гном советует с кагором.

Поэзия исчезла словно стерх,
В протектор растворилась старой шины
И старый гном кривляется для всех,
Пить предлагая прямо из кувшина.

Неужто на вершину забралась,
Но выше я не делаю и шага,
Сквозь щели стен сочится ил и грязь,
Парнаса нет, есть царство некрофагов.