Эта сейчас мой сын много молчит, уткнётся в телефон и молча живёт виртуальной жизнью, а раньше, лет так семь-восемь назад, говорилка его не закрывалась. Я порой не успевал слово вставить, но в целом диалог меж нами всегда присутствовал. Как все дети Артём много спрашивал, при этом в моих ответах всегда находил повод для собственных рассуждений. Таким образом, за разговорами наш путь из садика, длиною в пять кварталов, проходил незаметно.
Однажды наша беседа, перетекая из одной темы в другую, вылилась в совершенно невероятное для меня открытие. Я помню, как я отвечал на вопрос сына: «Почему всем своим детям я дал имена, начинающиеся на букву, А — Анастасия, Алиса Артём, а у Семёна имя на С?»
— Потому что меня зовут Слава, вот я ему и подарил свою букву, — ответил я и добавил, — для каждого из вас имя мне было известно за год (!) до вашего рождения. Я заранее знал, кто будет — сын или дочь, поэтому имя объявлял сразу.
Мы вошли в квартиру, разделись. Я прошёл на кухню поставить чайник, следом вошёл Артём и произнёс:
— А вот я вас с мамой сам выбрал, — с этими словами он залез на стул, прижал колени к груди и обнял их руками.
— Ну и как же ты нас выбрал? Расскажи мне, — шутливым тоном спросил я.
— Я помню, что шёл по длинному тоннелю, — начал он, — вдоль стен сидели дяди и тёти. Я смотрел на них и выбирал себе маму и папу. Они были разные, они мне не нравились, а потом я увидел вас. Вы сидели рядышком и смотрели на других детей.
— Там было много детей? — спросил я.
— Да, мы все шли друг за другом по тоннелю. Кто-то останавливался и брал за руку своих мам и пап. Я знал, что вы здесь, только не знал какие вы…
Я вдруг отчётливо представил людей сидящих на земле, почему-то измученных, в старых одеждах, некоторых в рванье; люди разных сословий, разных национальностей, и, даже, мне показалось разных эпох! Кто-то лежал, но большинство сидели, прижавшись спинами к влажным каменным стенам. Глядя на них я почувствовал неприятную прохладу камня, и невольно стал растирать себе плечи. Свет живого огня играл на лицах, отражался в глазах и создавал причудливые тени, которые дёргались и скакали по стенам; они находились в постоянном движении, отчего всё вокруг приобретало свойство единого живого организма.
Иногда дети выходили из колонны и подходили к взрослым, брали их за руки и уводили. Я посмотрел назад, где только что освободилось место, но на нём уже сидели другие люди. Меня это не удивило, и я стал более внимательно присматриваться к сидящим у стен.
Тут были пары, где мужчины обнимали своих любимых женщин, у таких светились глаза, и счастливые улыбки сияли на их лицах, они явно с нетерпением ждали встречи с детьми. Были женщины без мужчин, они с тревогой смотрели на проходящих; некоторые вытирали ладонями слёзы на щеках.
Где-то впереди меня вышел мальчик. Он остановился возле молодой женщины, но она не поднимала головы, а лишь сильнее укутывалась чёрным платком. Малыш стоял перед ней молча. В одной руке он держал маленький факел, было видно, как огонь угасал, но девушка не поворачивалась. Удивлённые глаза мальчишки были широко открыты, как будто он пытался разглядеть в слабеющем свете факела маму.
— Детское сердце не ошибается, — сказал Артём, — а я продолжал смотреть на фееричное представление его глазами.
Малыш не ошибался, это был зов сердца. Чёрный платок в полутьме сливался с тенями и тёмными серыми стенами. Казалось, молодая мама вжималась в эту безжалостную стену, ища в ней защиту. У малыша потекли слёзы, огонёк почти угас и факел стал напоминать головёшку в потухшем костре. Ребёнок сжался, как от холода, прижал к своему сердцу маленький уголёк, губами — без звука прошептал: я люблю тебя мама… В это время тёмные силуэты подхватили его хрупкое тельце, приподняли над остальными и понесли обратно вглубь. Поражённый, я продолжал смотреть на последний полёт не родившегося человечка, я увидел, как безжизненно повисли маленькие ручки, из одной выпал чёрный уголёк…
— А дальше я увидел вас, — спокойно сказал Артём, — я подошёл и сказал, что выбираю вас. Мама бросилась ко мне и крепко прижала! Я чувствовал, как её сердце чуть не выскакивало из груди от радости и любви ко мне, а потом ты — папа, взял меня на руки и мы пошли на свет в конце тоннеля. Мне было в твоих объятиях тепло.
Я смотрел на сына. Ему недавно исполнилось всего то три года.