— А давай мы с тобой поедем куда-нибудь кутить, — сказала ей мама, а она подумала, что ослышалась.

Она уже выплакала все слёзы с тех пор, когда случайно увидела в маминой квартире бумажку с мудрёным маминым диагнозом. Холодея, на всякий случай загуглила. Хотя и так уже понимала, что диагноз — приговор. У неё родители — врачи. Она выросла среди медицинских терминов и обсуждений способов лечения.

С трясущимися руками пошла к маме на кухню. Мама не выглядела больной и не выглядела слабой. Мама резала ей салат, потому что у дочки очередной этап похудения, а есть что-то ж надо. Мама не стала опираться. Да, кивнула головой. Собиралась сказать. Это ж бессимптомно пока. Зачем раньше времени пугать? Все мы смертны. Тебе ли не знать? Ты же дочка врачей.

И тогда она начала рыдать и не могла остановиться. Мама таки испугалась. Ну что ты меня раньше времени хоронишь-то? У меня точно есть пару лет. Я ж старая уже, в моём возрасте и хорошие, и плохие процессы проходят гораздо медленнее.

Мама не была старой. Лёгкая, подвижная, худенькая — и очень красивая. Она никогда не задумывалась о мамином возрасте.

И тогда мама сказала: а давай мы с тобой поедем куда-нибудь кутить. В смысле? Куда? Зачем? А лечиться?

Лечиться мама не захотела. Как это никакой гарантии? — спрашивала она у неё. И нет шансов, отвечала мама. Поэтому давай лучше забудем об этой дурацкой истории и слетаем, например, в Париж.

И они полетели. И там уже решили, что мама слишком много времени провела в больничных палатах, чтобы опять туда вернуться. Да-да, поддерживающая терапия обязательно, — послушно кивала головой в такт её словам послушная мама. А всё остальное — помоги мне прожить оставшееся время красиво. У меня на красоту никогда раньше не было времени…

Если кому рассказать, сочтут сумасшедшими. Где-то так оно и было. Они таки кутили в Париже. Пили вино, ходили в варьете, один раз сыграли в казино и еле оттуда унесли ноги — за мамой приударил немолодой турок и уже начал было договариваться о свидании. Мама хохотала и соглашалась, а дочка тянула её за руку — мама, ну не до такой же степени, ты ещё тут замуж выйдешь.

Знаешь, — сказала мама позже, как они вернулись, — а я ещё никогда так не радовалась. Никогда. Всё бежала куда-то, суетилась, с твоим папой по-глупому развелись. И подытожила: по-дурацки жила. Ты только так не делай, ладно?

Она не соглашалась, спорила. Ну почему по-дурацки? Обычная жизнь, нормальная. Ты что, мама, никогда счастливой не была? Не была. Как это? А я? А любовь? А вот это вот всё — она растерянно разводила руками. А что всё? — спросила мама. Вот эта смена эпох и моё поколение, выброшенное за борт? Жалкие деньги за круглосуточное впахивание? Унижение перед каждым, кто может платить? Бег по кругу. Где счастье-то?

И она решила не спорить и не обижаться. А просто пошла к подруге в туристическое бюро и купила поездку в Стамбул. Мама, а вдруг встретим твоего турка, — сказала, протягивая билеты на самолёт. Мама рассмеялась: вот зря телефонами не обменялись, стильный мужчина всё-таки.

В Стамбуле гуляли, она планировала недолгие прогулки. Мама уже начала заметно уставать. Она смотрела на маму с тревогой. Та улыбалась: не бойся, я всё про это знаю.

Они заходили в кафешки, пили турецкий чай из стаканов тонкого стекла, ели пахлаву с фисташками. Надо же, удивлялась мама, никогда не думала, что это так вкусно, даже в голову не приходило покупать себе пахлаву.

Покупать себе и вправду маме в голову не приходило. Ну, как-то не принято было в их окружении себя баловать и обращать внимание на свои желания. Как-то несерьёзно потакать собственным слабостям. Она помнит, родители именно так и говорили. И смеялись над ней, когда она, 13-летняя, заработала свои первые деньги — целую неделю торговала у соседа на лотке, — у соседа эти деньги и оставила. Купила небольшую вазу из чешского хрусталя. Чтобы редкие цветы в их доме стояли не в банке из-под огурцов, а в хрустале.

Это потом, позже, когда выросла, поняла, что дюжина хрустальных рюмок в серванте — это не про мещанство, а про красоту.

Родители жили духовно, но бедно. И когда развалилась страна, посыпалось всё. Их брак в первую очередь. А потом закончились деньги. А потом появилась частная медицина и маму позвали туда работать. И мама уже молчала про вечные ценности. И всё было хорошо. Жили, как умели. Неплохо, в общем-то.

Пока она не нашла эту бумажку в маминой квартире. И пока мама не запретила упоминать в разговорах и свой диагноз, и своё состояние.

Она смотрела в мамины глаза — яркие, весёлые, — и осознавала, что вот только сейчас, на краю жизни практически, мама вдруг стала спокойной и умиротворённой. Наконец-то сумевшей жить здесь и сейчас. Не тосковать по прошлому и не предаваться напрасным мечтам. Неужели ценность жизни можно узнать лишь на её излёте?

— А давай мы с тобой улетим на море! Например, в Испанию. Вот я никогда не была в Испании. Да и ты, кажется, там не была.

Вот как сказать маме, что солнце — не её случай. Не может же она элементарного не осознавать? А ты хочешь, чтобы я забралась в кровать и слилась с простынями? Нет уж, не дождётесь.

Через две недели после испанского моря мама ушла. Тихо, даже не разбудив её. Она уже перебралась в мамину квартиру и спала в соседней комнате на раскладном диване. И утром, зайдя в мамину спальню, первым делом распахнула тяжёлые шторы. И обернулась, чтобы увидеть, что мамы нет.

А ещё через неделю она отнесла розы на кладбище вместе с вазой из чешского хрусталя — той самой, из детства. Почему-то обняла деревянный крест и прошептала туда, где он был закопан: мам, ну как ты? там, у вас, тоже есть свои Париж и Испания? и турецкий крепкий чай с пахлавой? ты только смотри осторожнее с казино — у тебя ж мало опыта, тебя любые ангелы-крупье обманут, не кути там сильно, а так, в меру.

И, улыбнувшись, помахала маме ладошкой.

Когда уходят — надо помахать ладошкой. Потому что на большие расстояния слова не всегда долетают.