Побелкой и эмульсионкой
пропах подъезд.
А птицы распевают зонги,
и близкий лес
уже зовёт по землянику
и по иргу.
Хозяева на пса прикрикнут:
кончай игру,
а он вспугнул большую птицу,
чуть не за хвост
её зубами ухватился,
но не срослось,
он по тропе трусит покорно
на поводке,
опущенная низко морда
в пыли, в песке.
А ноздри ловят всякий запах:
кротов и пчёл,
малины, муравьёв — и лапам
так горячо
на колкой и смолистой хвое
среди корней.
И что-то крупнолистовое —
иди ко мне —
да это папоротник манит,
и тень свежа.
Он на прогулке утром ранним
нашёл ежа,
но снова поиграть не дали,
кричали «плюнь!».
И пёс осознаёт едва ли:
прошёл июнь.
Июль. И отцветают липа
и иван-чай.
И лето до краёв налито,
и горяча
любая ягода на ощупь,
сладка на вкус.
А если дождик заполощет,
тогда, боюсь,
смородина или крыжовник
напьются вдрызг
и лопнут, перезрев. Ужом — нет,
ужа б загрыз
пёс — значит, ящеркою юркой
день проскользнул.
И небо поменяет шкурку,
зажжёт луну,
и впереди ещё две трети
горячих дней.
Ты, утонувший в этом лете,
лежи на дне.
Ты, упивающийся светом,
проси: ещё! — 
так сладостно на свете этом,
так горячо.