Глава 12

Как я уже сказал ранее, у Игоря, уже после первого знакомства с Нюрой, начал пробуждаться, выражаясь словами Фрейда, комплекс или синдром Пигмалиона. Напомню, что Пигмалион был царем острова Крит по совместительству бывший и скульптором, который прославился тем, что изваял из слоновой кости удивительной красоты статую; он не мог не влюбиться в свое творение, в которое вложил всю свою душу. Удивительно, но на протяжении тысячелетний статуя была безымянной, пока Жан-Жак Руссо в XVIII столетии не нарек ее Галатеей.
И вот, на празднике Пигмалион, по завершению скульптуры, обратился к Афродите с мольбой дать ему жену столь же прекрасную, как и выполненное им творение. И чтобы вы знали, прототипом статуи прослужила сама Афродита. Осмелиться же попросить богиню оживить холодное изваяние царь Пигмалион так и не решился. Тронутая такой любовью Афродита, решила оживить статую, которая впоследствии и стала женой царя-скульптора.
Разумеется, рассказанное мною — всего лишь миф, но о многом нам намякающий, в частности о том, что человеку свойственно идеализировать нечто в своем воображении и подгонять других под свой идеал, тем самым создавая свой альтернативный мир, на основе чего и создавалась культура, искусство, литература вместе с театром.
Таким образом, Игорь в известный уже нам период времени, причем самый яркий для него, напоминал ваятеля Пигмалиона, тогда как Нюра, в глазах первого еще не достигшая полного совершенства, походила скорее еще на неодухотворенную статую. То есть, основа-то была, но не было той огранки, по которой судят о совершенстве формы, выражающей богатое содержание.
И да, если говорить о синдроме, то проявляется он тогда, когда один из двух партнеров выбирает другого с тем расчетом, чтобы довести его до совершенства — так сказать, «вылепить из него» что-то абсолютно новое. Например, как это происходило у Игоря в отношении Нюры: он, приглашая ее в театры, в музеи, на выставки, ведя умные беседы о прочитанных романах, вдохновлял свою «Галатею» менять привычки, стиль одежды, стиль поведения, в конце концов, изменить и образ жизни.
Д-а-а, две недели проходили с пользой для общего и культурного развития Нюры. Можно сказать, наша героиня менялась на глазах. Вы могли бы отметить для себя, что речь Нюры зазвучала довольно-таки культурно — она перестала редуцировать корневые гласные в словах; и не потому что ей делали замечания на сей счет, а лишь потому, что у нее появилась потребность говорить так же красиво, как и шибко образованный Игорь — она стала подражать Игорю лишь потому, что у него была очень красивая м благозвучная речь, которая, как заметила Нюра, звучала не так смазано, как у нее самой или ее приятелей, нарушавших артикуляцию слов. И даже Манька, ее близкая подруга, как-то заметила ей: «Ой, Нюр, как-то чудно ты стала говорить, прям как Королева Шантеклер». Надо отметить, что Манька имя собственное Шантеклер произносила на своей фабрично-заводской лад, утрируя букву «Е» в словах иностранного происхождения, скажем, вместо Шантэклэр, она произносят Шантеклер, при это смягчая букву «Н» и сильно палатизируя букву «Т». И тут не грех вспомнить советский кинофильм «Последнее лето детства» — заключительная часть приключенческой трилогии Анатолия Рыбакова, первыми двумя частями которой были «Кортик» и «Бронзовая птица» — в частности, где вор Костя Карлик угрожает комсомольцу Мише Полякову: «Я те не Альфонс Доде, я зря ножичком баловать не буду!».
Итак, в течение двух недель Игорь, активно ухаживая за Нюрой, успел пригласить ее пару раз в кино, один раз во МХАТ, где они посмотрели «Трагики и комедианты», один раз в Московскую государственную академическую филармонию, где они слушали Пятую и Шестую симфонии Петра Ильича Чайковского.
Все то время, пока Игорь и Нюра находились в здании Концертного зала имени П. И. Чайковского, Игорь находился в трансе и был, к удивлению Нюры, немногословен, даже в антракте. Нюра отметила для себя, что Игорь может быть и другим. А он, слушая симфонию, уходил мыслями в иное измерение, куда может попасть лишь человек посвященный, подлинный меломан. Для него музыка была не просто фоном, как для большинства людей, а смыслом бытия. Вот, почему он не любил попсу, даже презирал ее, не говоря уже о том, что среди его друзей и приятелей вы бы не обнаружили тех, кто тащился бы от этой пресловутой музыки масс, хоть русской, хоть западной, хоть азиатской.
Концерт завершился. Время близилось к вечеру, но на улице было еще душно. И после того, как Игорь и Нюра вышли из здания Концертного зала вместе со всеми остальными любителями классической музыки вживую, Игорь, вначале подумав посидеть на скамейке возле памятника Владимиру Маяковскому, решил все же посетить с Нюрой Патриаршие пруды. Нюра была не против. Масса людей направилась к станции метро Маяковского, а наша парочка — к Патриаршим прудам.

***

«В первой декаде июля, в час небывало жаркого заката, в Москве, на Патриарших прудах, появилась парочка…», — так мне хочется продолжить повествование этой главы. Именно Игорь, фанат Михаила Булгакова, предложил девушке прогуляться на Патриарших после прослушивания двух симфоний — Пятой и Шестой — Петра Ильича Чайковского.
В воздухе струится удивительно тонкий, нежный медовый аромат июльских лип, который ощущается далеко за пределами пруда. Наша пара, Игорь и Нюра, попав в тень высоких уже темно-зеленых лип с верху донизу покрытыми душистыми цветами, с приятным сильным ароматом, приземлилась на скамейку, откуда хорошо проглядывался водоём, где сейчас плавали два лебедя, чем-то напоминающих наших героев. Но прежде, Игорь, как истинный кавалер, постелил на скамейку для Нюры свой носовой платок, чтобы та не испачкала свое светлое нарядное платье.
Парочка пернатых, как видно, очень приковывала внимание гуляющих вдоль берега отдыхающих. Она также стала объектом для фотосессий на пруду. Однако лебеди оказались с характером — близко к людям просто так не подплывают. Поэтому многие, устраивая пикник у воды, прикармливают водоплавающих птиц.
Да, следует отметить, что во всей аллее, параллельной Малой Бронной улице, было многолюдно.
—А хорошо тут под сенью лип. Липа, как говорят, — не красна девица, как берёза, а зрелая мудрая женщина-мать. — Он, глубже вдохнув воздуха, продолжил: — Потому и цветёт лишь в июне-июле, наполняя воздух сладостным ароматом.
—Да, и дышится здесь легко! — воскликнула девушка, томно поглядев на своего кавалера.
—Вот, поэтому, Анна, я и решил пригласить тебя сюда. Летом, в жару в тенистом липовом парке, выражаясь вычурно, царит приятная прохлада.
В течение нескольких минут они молчали, созерцая лебедей в пруду, а потом Игорь нарушил тишину, резко поменяв тему:
—Анна, как тебе обе симфонии? А Пятая? Анна, а ты заметила, что Шестая шла перед Пятой? Необычно, да?! — Видя недоумённый взгляд девушки, Игорь опомнился: —Ой, прости меня, дурака! Я, наверное, тебя забросал вопросами?! Прости! —Девушка улыбнулась: —Мне уже нравится музыка, — лицемерно произнесла девушка, добавив: — Потому что она тебе нравится, Игорь.
Сама же Нюра уже минут через двадцать, сидя в зале, думала: «Зачем тратить свое время походом в филармонию, когда тоже самое можно послушать и дома. Включай магнитофон и все дела!.. Побыстрей бы все это закончилось!»
—Спасибо, Анна, — сказал Игорь, будучи сильно тронутым словами девушки. —Но… Как тебе сказать… — обдумывал свою мысль Игорь, — мне эти две симфонии Чайковского больше, чем нравится. Я ими живу, если можно так выразиться. У меня и магнитофонная запись этих двух симфоний есть. Я время от времени слушаю их, когда хочу вновь и вновь войти в это состояние…
—В какое состояние? — участливо поинтересовалась девушка.
—Знаешь, Анна, — начал в торжественной манере одухотворённый юноша, глядя то на носки своих светлых туфель, разгоняя речь, чуть ли не до речитатива, то в небеса, возносясь к ним мыслями, — если бы меня спросили, зачем Господь создал человечество, я бы предположил, что ради того, чтобы послушать Пятую симфонию Чайковского. А для этого нужно было сотворить противоречащих друг другу людей и от этого страдающих, и обречь их на тысячи лет скитаний, поисков, что и стало бы основой для рождения нравственности, культуры, искусства и, разумеется, музыки, вершиной которой стали бы обе симфонии Петра Ильича Чайковского. Не исключаю, что закат художественной и, в частности, музыкальной традиции, да и вообще все разрушительные события XX столетия, связаны с тем, что после Пятой симфонии, Адамовы потомки перестали быть интересны Творцу. —Юноша встал, сделал шаг вперед, расправил плечи, развернулся, чтобы лучше видеть свою собеседницу, вернее, слушательницу, набрал в легкие свежего воздуха, и продолжал: —Так вот, в Пятой симфонии человечество сумело окончательно убедить Создателя в том, что творчество способно побороть смерть, а значит, человек может разомкнуть оковы бытия, в которые Высшая сила его и заточила. Когда я слушаю, как в конце произведения вступают фанфары, мне всякий раз кажется, что эта музыка мощью торжества духа над естеством сейчас поднимет из могил мертвых. Но всякий раз, переживая этот грандиозный финал, я задавался вопросом: «Как можно было после такого написать Шестую симфонию, в которой, явно, смерть побеждает и добродетель, и любовь, и созидание и в которой нет финала: музыка, как и человеческая жизнь, обрывается случайно, на полуслове, на полу звуке? И я благодарен судьбе за то, что она дала мне ответ на этот вопрос…
—И что за ответ? — невольно спросила Нюра.
—Знаешь, бывают в жизни моменты, когда… Это что-то вроде внутреннего кризиса, когда попадаешь в тупик, психологический, и не можешь из него самостоятельно выбраться. Ты ищешь ответы на свои вопросы, а они сразу не приходят — приходится переживать. Так вот, в один из самых сложных моментов на моем жизненном пути, когда случилось так, что некая темная сила пробовала отнять у меня мое творческое предназначение — знаешь, Анна, я человек пишущий и я очень люблю это дело — я интуитивно вынул из ящика письменного стола две аудиокассеты, подаренные мне отцом на день моего рождения три года тому назад, которым до того момента я не придавал особого значения. В своей комнате, вставив в магнитофон одну из двух аудиокассет, я включил запись. А получилось так, что я включил вначале не Пятую симфонию, а Шестую — в обратном порядке. И я не пожалел! Хотя… То, что я слушал, требовало от меня, как слушателя, столько эмоциональных сил, что у меня возникло ощущение будто я истекаю кровью вместо того, чтобы получать эстетическое наслаждение. —Игорь вновь сел на скамейку, закрыл глаза и продолжал: —Шестую симфонию, которую я, стоя у окна слушал с болью, — у меня ныло в груди — я дослушал. Она закончилась мрачным и беспросветным финалом, который очень соответствовал моему тогдашнему настроению — мысль как молния ударила меня: «Неодолимость рока — злой судьбы — была осязаема!» И после, я, опустошённый, лег на кровать. Казалось, лежал я целую вечность и даже не мог пошевелить ни одним своим членом — я впервые ощутил непреодолимую слабость в теле… недомогание. У меня в голове пробежала мысль: «А ведь, есть еще и Пятая симфония, которую я обязан прослушать. А если я еще и Пятую включу, то, может, она меня совсем добьет?» Я также подумал: «Но ведь, не может же быть такого, чтобы родной отец хотел мне плохого, подарив мне эти аудиозаписи!» Интуитивно, я понимал, что Шестая симфония — еще не финал. Это как у Саади. Однако я не помню точно его поэтических строчек, но смысл такой: не грусти, на смену дождливым и пасмурным дням обязательно приходят ясные, солнечные дни. — Нюра слушала рассказчика и не могла даже предположить, что музыка так же может истязать человека, его душу, как палач истязает тело мученика. Она посмотрела на Игоря, как скажем, мать смотрит на больного ребенка, которому она не может помочь — хочет, но не может, при это у нее кровью обливается сердце. Кажется, она впервые стала ощущать эмпатию, то есть, сострадание. И Игорь, будучи сам человеком эмпатичным, почувствовал это в Нюре, и он понял, что надо успокоить растревоженную душу подруги:
—И все же, собрав остаток сил, я встал, вставил вторую кассету в магнитофон и с содроганием включил… Зазвучали первые ноты самой величественной музыки, какую я когда-либо слушал в своей жизни. «Сокрушительная победа света над тьмой!» — вот, какая мысль меня посетила! Я продолжал слушать Пятую симфонию, где раздавались те самые звуки из гулкой пещеры гробового финала Шестой… А потом, — о чудо! — выйдя в самом начале из ада финала Шестой симфонии, музыка Пятой прошла сквозь чистилище человеческих тревог и сомнений… и вознеслась в рай. Когда слезы проступили на моих глазах при звуках возвращающих с того света финальных фанфар, я понял, что Чайковский написал Шестую симфонию именно как предисловие к Пятой. Потому что без Шестой, невозможно понять всю бесконечную неодолимость смерти, а без Пятой — что человек все равно способен ее победить!
Побыв в своей комнате еще какое-то время после прослушивания Пятой симфонии, я решил выйти на улицу, на свежий воздух, пройтись. Было поздно. Помню, мама пыталась меня оставить, я что-то пробубнил ей, она перестала меня останавливать.
Я вышел на воздух, можно сказать, обескровленным, но чувствуя себя и победителем в своей судьбе. Я не знал тогда, да и не знаю сейчас, как именно сломить рок, но я знаю точно, что победить его можно — верой и творчеством.
Именно тогда я и решил непременно написать большой роман о нас всех ныне живущих и погибающих в борьбе за лучшую жизнь. И это не потому, что претендую на какое-то признание, славу, деньги, но потому, что мне важно, чтобы этот слепок моего скромного творческого огня мог зажечь и другие уже потухшие сердца.
Ну, а жизнь уже имеет смысл, если ты хоть раз слушал Шестую и Пятую симфонии Чайковского! — заключил Игорь, пристально глядя на Нюру.
—Браво! Браво! — неожиданно прозвучал низкий голос мужчины, сопровождаемый его же бурными аплодисментами. Игорь от неожиданности оторопел. Недалеко от них, на противоположной стороне, располагалась другая скамейка, на которой сидел тот самый сверхэмоциональный тип. По виду — лет пятидесяти с лишним. Он был в дорогом сером костюме, в заграничных, в цвет костюма, туфлях. Из нагрудного кармана пиджака слегка высовывался край платка-паше бордового цвета. На голове красовался серый берет, лихо заломленный на ухо. Опирался он на трость с бежевым набалдашником из слоновой кости, кажется, изображавший собаку или волка с оскаленной пастью. Губы тонкие, рот кривоватый. Выбрит гладко. Светлый шатен, виски слегка серебрились. Правый глаз серый, левый почему-то голубой. Брови светлые, но одна выше другой. Одним словом — иностранец. И не то, чтобы просто иностранец, а, скорее, королевская особа, чем-то даже смахивающая на Эдварда VIII, — тот самый, что впоследствии получил титул герцога Виндзорского, вскоре после отречения от престола 8 марта 1937 года, лишь потому, чтобы вступить в брак с разведённой простолюдинкой Уоллис Симпсон, на что, кстати, правительство Великобритании не давало согласия. Однако он заявил: «Я нашёл невозможным исполнять обязанности короля без помощи и поддержки женщины, которую я люблю». Довольно-таки смелое заявление, которое мог озвучить истинный романтик. Нет, я не сужу его за это, мне вообще плевать на королевских особ, но бывший король отличался чрезмерной степенью галантности, ставя на чаши весов власть, пусть даже и конституционно ограниченную, номинальную, и просто женщину-американку. Кстати, подобное со стороны королевских особ или богачей коммон пипл по душе! И неслучайно, певица Мадонна, так самая простолюдинка, которая прибыла в Америку на ПМЖ с шестью долларами в кармане, даже срежиссировала фильм про этот по тем времена беспрецедентный случай под названием «МЫ. Верим в любовь», в оригинале звучащее как «W.E.», то есть «Wallace and Edward». Сама же аббревиатура выглядит как английское местоимение WE, что по-русски означает «мы».
Ну да ладно, все это ассоциации. Наш же иностранец, встав, медленной поступью направился к скамье, на которой помещались Игорь и Нюра.
«Немец», — подумал Игорь.
«Англичанин, — подумала Нюра, — ишь, и не жарко ему в перчатках».
А иностранец, сделав несколько шагов по направлению к парочке, остановился на какое-то время, окинул взглядом высокие дома, квадратом окаймлявшие пруд, причем заметно стало, что видит это место он впервые и что оно его заинтересовало.
Он остановил свой взор на верхних этажах, ослепительно отражающих в стеклах изломанное и навсегда уходящее от Игоря солнце, затем перевел его вниз, где стекла начали предвечерне темнеть, чему-то снисходительно усмехнулся, прищурился, и, наконец, подошел к молодым людям.
— Извините меня, великодушно, — заговорил подошедший с иностранным акцентом, но не коверкая слов, — что я, не будучи знаком, позволяю себе… но ваш рассказ, молодой человек, — обратился иностранец к Игорю, — произвел на меня неизгладимое впечатление, что…
Тут он вежливо снял берет, и Игорю ничего не оставалось, как приподняться и раскланяться.
«Нет, скорее француз…» — подумал Игорь.
«Поляк?..» — подумала Нюра.
Необходимо добавить, что на Нюру иностранец с первых же слов произвел отвратительное впечатление, а Игорю скорее понравился, то есть не то чтобы понравился, а… как бы выразиться… заинтересовал, что ли.
— Разрешите мне присесть? — вежливо попросил иностранец, и парочка как-то невольно раздвинулась; иностранец ловко уселся между ними и тотчас вступил в разговор.
— Я, в самом деле, заслушался вашим монологом, молодой человек, — сказал иностранец, обращая к Игорю свой левый голубой глаз. —Сколько оправданной патетики, какая красота слога, а главное — как убедительно! Я будто сам побывал в вашей, пардон, шкуре. Хотя, надо признаться, я не столь чувствителен, — тут иностранец обратил к Нюре свой правый серый глаз, — как, скажем, эта милая, прекрасная барышня. Нет, боже упаси! Ах, да, если я не ослышался, — тут иностранец снова обернулся к Игорю, — вы изволили говорить, что Господь Бог создал человечество ради того, чтобы послушать Пятую симфонию Чайковского.
— Нет, вы не ослышались, — учтиво ответил Игорь, — именно это я и говорил.
— Ах, как интересно! — воскликнул иностранец.
«А какого черта ему надо?» — подумала Нюра и нахмурилась.
— А вы соглашались с вашим собеседником? — осведомился неизвестный, повернувшись вправо к Нюре.
— На все сто! — подтвердила та, выказывая своё неудовольствие.
— Изумительно! — воскликнул непрошеный собеседник и, почему-то воровски оглянувшись и приглушив свой низкий голос, сказал: — Простите мою навязчивость, но я так понял, что вы, помимо всего прочего, верите в бога? — он сделал удивлённые глаза и прибавил: — Клянусь, я никому не скажу.
— Да, мы верим в бога, — чуть улыбнувшись удивлению интуриста, ответил Игорь. — Но об этом можно говорить совершенно свободно. У нас демократия и свобода вероисповедания.
Иностранец встал, а вместе с ним и молодые люди, спросил, даже привизгнув от любопытства:
—Значит, вы — верующие?!
— Да, мы — верующие, — улыбаясь, ответил Игорь, а Нюра подумала, рассердившись: «Вот прицепился, заграничный гусь!»
— Ох, какая прелесть! — вскричал удивительный иностранец и завертел головой, глядя то на Игоря, то на Нюру.
— В нашей стране вера в бога никого не удивляет, — дипломатически вежливо сказал Игорь, — большинство нашего населения сознательно и уже как несколько лет снова вернулась к вере наших предков, то есть, в Православие. Например, наши бывшие комсомольцы и пропагандисты стали попами. Как говорится, все возвращается на круги своя.
Тут иностранец отколол такую штуку: встал и пожал изумленному Игорю руку, произнеся при этом слова:
— Позвольте вас поблагодарить от всей души!
— За что это вы его благодарите? — заморгав, осведомилась Нюра.
— За очень важное сведение, которое мне, как путешественнику, чрезвычайно интересно, — многозначительно подняв палец, пояснил заграничный чудак.
Важное сведение, по-видимому, действительно произвело на путешественника сильное впечатление, потому что он с подозрением обвел глазами дома, как бы опасаясь в каждом окне увидеть по одному бывшему комсомольцу обращенного в попа.
«Нет, он не англичанин…» — подумал Игорь, а Нюра подумала: «Где это он так наловчился говорить по-русски, вот что интересно!» — и опять нахмурилась.
— Но, позвольте вас спросить, — после тревожного раздумья спросил заграничный гость, — ведь это возврат назад, не так ли?
— А может, к истокам? — возразил Игорь иностранцу. —Ведь согласитесь, человек без веры подобен животному.
— Браво! — вскричал иностранец, — браво! Значит, вы полагаете, что атеисты, отрицающие бога, подобны животным? Ну, а как же ваш отец?! Ведь, Павел Петрович, если я не ошибаюсь, не изменил своего мировоззрения, не так ли? Ведь, он же не принял веры в бога и остался, как и прежде, атеистом?
—Прошу прощения, но откуда вы знаете, моего отца?
—О, это к делу не относится, — бросил иностранец.
—Нет, погодите, погодите… как вас там? Вы, кажется, не представились!
— Да, Игорь Павлович Рыбкин, я не представился. Но это недоразумение можно быстро исправить. Вот, пожалуйста, моя визитная карточка. —У иностранца, как у фокусника, по мановению ока в руке оказалась книжечка в темно-синем переплете, плотный конверт хорошей бумаги и визитная карточка.
— Извините меня, что я слишком увлекся нашим разговором и забыл представиться. Вот моя карточка, паспорт и приглашение приехать в Москву для консультации, — веско проговорил неизвестный, проницательно глядя на парня и девушку.
Те сконфузились. «Неужели это он?» — подумал Игорь и вежливым жестом показал, что в предъявлении документов нет надобности. Пока иностранец совал их юноше, девушка успела разглядеть на карточке напечатанное иностранными буквами слово «профессор» и начальную букву фамилии — двойное «В».
— Очень приятно, — тем временем смущенно бормотал Игорь, и иностранец спрятал документы в карман.
Отношения таким образом были восстановлены, и все трое снова сели на скамью.
— Значит, вы в качестве консультанта приглашены к нам, профессор? — спросил Игорь.
— Да, консультантом.
— Вы — американец? — осведомилась Нюра.
— Я-то?.. — Переспросил профессор и вдруг задумался. — Да, пожалуй, американец… — сказал он.
— Вы по-русски здорово говорите, — заметила Нюра.
— О, я вообще полиглот и знаю очень большое количество языков, — ответил профессор.
— А у вас какая специальность? — осведомился Игорь.
— Я — специалист по парапсихологии.
«Это — он!» — стукнуло в голове у Игоря.
— И… и вас по этой специальности пригласили к нам? — заикнувшись спросил он.
— Да, по этой пригласили, — подтвердил профессор и пояснил: — Тут в вашем городе открывается Общество Оккультных Наук, и я приглашен для консультаций и мастер-класса. Я один из ведущих в мире специалистов по этой эзотерической науке.
— А-а! Вы психолог? — с большим облегчением и уважением спросил Игорь.
— Я — психолог, — подтвердил ученый и добавил ни к селу ни к городу: — Вы расстанетесь с Анной Морозовой на этой недели!
И опять крайне удивились и парень, и девушка, а профессор поманил обоих к себе и, когда они наклонились к нему, прошептал:
— Имейте в виду, что я говорю правду.
— Видите ли, профессор, — принужденно улыбнувшись, отозвался Игорь, — мы уважаем ваши большие познания, но я по этому вопросу придерживаюсь иной точки зрения.
— А не надо никаких точек зрения! — ответил странный профессор, — просто вы расстанетесь на этой неделе, и больше ничего.
— Но требуется же какое-нибудь доказательство… — начал Игорь.
— И доказательств никаких не требуется, — ответил профессор и заговорил негромко, причем его акцент почему-то пропал: — Все просто: вы расстанетесь. Вы, молодой человек, никого не полюбите в своей жизни, ибо идеал вами придуманный, стоит выше всех живых существ на земле. И только та, кого вы ставите в один ряд с идеалом, вами придуманными, называя ее то Афродитой, то Венерой, то Симонеттой, которой вы сейчас больны и кого вы идеализируете сверх меры, останется в вашем сердце до последнего вздоха, и то, благодаря тому, что вы ее так и не познаете: не познаете ее плоти, что также подвержена тлену; не познаете ее подлинного характера с кучей недостатков, которые с возрастом лишь будут усугубляться. Ведь ей, Анне, недолго осталось легкой поступью ходить по этой бренной земле, точно так же, как и тому, кому принадлежит ее сердце. Нет, молодой человек, она вас никогда не полюбит, каким бы умненьким и хорошим вы ни были, как бы красиво вы ни выражали свои мысли, какие бы хорошие слова вы ни произносили в адрес вашей «Симонетты». И весит над вами всеми рок: им двоим, Анне и ее возлюбленному Егору, суждено быть жертвами мистического ритуала, к которому они идут неосознанно. Если первый идет к этому, отвергнув покровительство сильного мира сего, которая слезно на коленях умоляла его не покидать ее, то вторая идет к своей плахе, внутренне отвергая вашу привязанность к ней. И все это они делают во имя любви, которую они сами-то до конца и не понимают!
Ну, а вы, Игореша, вернетесь к своей Аллочке — нет, не потому что вы ее любите — вас отвергнут, как ненужный кусок. Женитесь вы на нелюбимой и будете с ней коротать весь остаток жизни, грезя по той, с кем вам не суждено быть вместе. Что ж, Игореша, я дам вам точное предсказание вашего будущего на ближайшие четверть века. Вы женитесь на своей Аллочке, которая будет вас терпеть, зная, что вы любите другую. Она нарожает вам двоих детей: девочку и мальчика. Вы переедите на постоянное место жительство в Канаду. Будут у вас и внуки, на которых перейдет вся вами не израсходованная любовь. Вы будете создавать в глазах других людей впечатление семейной идиллии, но… О да, вы напишите свой грандиозный роман-эпопею — дело всей вашей жизни. Но вам не быть с этой дурой, пардон, с этой Нюрой! Ну, да ладно, на этом все, я утомился от этих разговоров. А теперь, замри!..

Глава 13

—Игорь, очнись! Что с тобой?! — кричала Нюра над лежащим в обмороке Игорем. —Люди, помогите! Кто-нибудь вызовите скорую помощь! — По мановению ока возле лежащего на земле юноши и вопиющей возле него девушки собралась гудяще-бубнящая толпа зевак.
—Что это с парнем? — спросил один.
—Может, напился? — спросила другая.
—Да нет же! Видать, солнечный удар пережил человек, — прошамкала старушка в белом платке на голове, брызгая на лицо лежащего водичкой из пластиковой бутылочки. —Ох, и жарко же было сегодня! Точно говорю, полнолуние! — многозначительно заявила старушка.
—Кто-нибудь уже вызвал скорую помощь? — обеспокоенно спросила грудным голосом грудастая женщина в сиреневом платье.
—Да уж и не надобно. Вона, очи-то парнюга открывает, — радостно заявила старушка.
—Игорь, как ты?! — взволнованно спросила Нюра.
—А что случилось? Где это я? — сразу спросил очнувшийся, не менее ошарашенный Игорь, постепенно сознавая, что лежит на земле, да еще с мокрым лицом и волосами, а вокруг него толпится разношёрстная масса людей, сверля его любопытными взглядами.
—Ох и напужал же ты свою девку! — начала причитать шибко сердобольная старушенция. —Не бережете в себя, молодежь! Летом в самую жару без панам ходите, а зимой шапки не носите. Все фасоните…
—А куда подевался профессор? — конфузливо осведомился Игорь, когда двое мужчин поднимали его под руки, чтобы усадить на скамью.
—Какой профессор? — не менее конфузливо спросила Нюра.
—Ну, тот, что здесь с нами говорил, — сказал Игорь все еще слабым голосом. —Профессор…тьфу ты, не помню его имени. Ты же сама разглядывала его теснённую визитку. Так, куда же он девался? Анна? Что с тобой?
—Игорь, ты меня пугаешь! — пролепетала Нюра. —Не было никакого профессора. Мы с тобой были…
—Ей-ей, парня хватил солнечный удар! — встряла старушка. —О каком-то профессоре говорит. Я сама здесь уже битый час сижу. Заодно на энтих молодых людёв посматривала. А энтот парень, то бишь, Игорь, какие-то речи толкал непонятные, а потом, бац, как ни с того ни с сего и повалился наземь… будто подкосили парня.
—Граждане, ну, ей-богу, нельзя же так! Чего вы тут все столпились?! — громко во всеуслышание затрещал тенорком долговязый тип в клетчатом пиджаке и с такой же клетчатой кепкой на голове, и почему-то с искривленным треснутым пенсне на носу, которое, явно было ни к чему. —Пострадавшему нужен покой…
—Нужен и кислород! — вмешался и другой типчик, чуть ли не промяукав по-кошачьи. Да и смахивал он почему-то на жирного кота.
—Вот, слышали, граждане, пострадавшему требуется побольше кислорода, а вы все тут столпились и ему тут кислород перекрываете. Кислород, если вы не знаете, нужен для жизнедеятельности организма, тем более такого ослабленного, как у него, — при этом Клетчатый указал своим корявым перстом на «ослабленного». —Да еще вдобавок смущаете молодых людей своим присутствием. Все, — заключил он, — финито ля комедия, концерт окончен ! Расходитесь, граждане! Парню вы ничем больше не поможете!
Толпа зевак стала постепенно, с неохотой, таять.
—Да, да, расходитесь, да поживей! — подхватил котообразный. —Вам бы только поглазеть на чужое недоразумение!
—А вы, бабуся, что вы тут встали как вкопанная? Вы что, исключение?! — нагло обратился Клетчатый к старухе в платке. —Идите, идите!
—Я извиняюсь, — заговорила старуха подозрительно, — вы кто такой будете? Вы — лицо официальное?
—Эх, Анна Егоровна! — задушевно воскликнул Клетчатый. —Что такое официальное лицо или неофициальное? Все это зависит от того, с какой точки зрения смотреть на предмет. Все это, Анна Егоровна, условно и зыбко. Сегодня я неофициальное лицо, а завтра, глядишь, официальное! А бывает и наоборот, Анна Егоровна. И еще как бывает!
Рассуждение это ни в коей степени не удовлетворило ту, к кому обращались «Анна Егоровна». Будучи по природе вообще подозрительным человеком, старуха заключила, что разглагольствующий перед ней гражданин — лицо именно неофициальное, а пожалуй, и праздное.
— Да ты кто такой будешь? И откуда, ты черт клетчатый, мое имя-отчество знаешь? Как твоя фамилия? — все суровее стала спрашивать бабка и даже стала наступать на Клетчатого.
—  Фамилия моя, — ничуть не смущаясь суровостью, отозвался гражданин, — ничего вам не даст.
Совершенно освирепев, старуха завопила:
—Да кто ты такой?
—Я, изволите ли видеть, состою переводчиком при особе иностранца, имеющего резиденцию в этом городе, — отрекомендовался Клетчатый и щелкнул каблуком рыжего не чищенного ботинка.
—А вам-то двоим какое дело до всего этого? — возмутилась не на шутку бабка в платке. —Чаво это вы тут раскомандовались? —Вы что, начальство какое? Может, и документы есть при вас? —Чувствовалась в старухе старая закалка, которая могла верить только в мандаты и прочие документы.
—Никакое мы ни начальство, бабуся, — пуще прежнего оживившись, задребезжал Клетчатый, при этом наклонившись над старухой, как каланча, — мы просто наводим порядок. И нечего устраивать толпы. — Старуха хотела было что-то возразить, но вмешался котообразный, как видно, подельник Клетчатого: —Да-да, нечего беспорядки устраивать! И я с тобой, Фагот, согласен! Чего доброго, организуют какой-нибудь несанкционированный митинг, как в 90-м. Помнишь, Фагот?
—Ха, спрашиваешь! Конечно, помню, Бегемот! Я даже тебе дату точную назову и даже скажу, кто организовал, и что потом произошло.
—Не тяни кота за хвост, говори же! А то, смотри, я сам скажу! — возмущался котообразный типчик.
—Да не нужон мне твой хвост, Бегемот! Здесь, 12 марта 1990-го года Демократический Союз организовал этот самый несанкционированный митинг. Собралось три тысячи человек. А потом понаехали ОМОНовские «обезьяны» и начали разгонять митингующих. Ну и, конечно же, те ерепенились, за что были побиты тридцать человек, или того больше. Шибко активных упекли в каталажку.
—Ну, а ты знаешь, ради чего митинг устроили? — продолжал допрашивать своего подельника котообразный.
—Конечно знаю. Митинг был посвящен годовщине Февральской революции 1917-го года.
—Да ты эрудит, Фагот! — не без сарказма произнес котообразный тип.
—А я вас знаю, — крикнул Игорь в сторону двух болтунов.
—О, о нас почти все знают, благодаря твоему любимому Булгакову, — бросил Клетчатый.
—О да, Фагот, мы знаменитости! О нас только идиоты не знают, —с издевкой промяукал котообразный, поглядывая на старуху. —Пожилая женщина в белом платке хотела было возразить что-то двум типчикам, но котообразный крикнул: —Ну, чего уставилась, бабуся?! Сгинь отседава! — и старуха растворилась в пространстве с разинутым ртом, будто ее и не было. —И вы оба тоже! — обратился котообразный к девушке и парню.

***

Последние лучи солнца скрылись за горизонтом. Наступила темень и сразу же зажглись фонари. Птицы на Патриарших затихли, но людской гул вечерней Москвы лишь усилился.
—Игорь, очнись же! — трясла за плечо оцепеневшего на скамейке парня девушка, стоя над ним и брызгая водой ему на лицо и шею из пластиковой бутылки. Прохожие подозрительно оглядывались на странную парочку, шептались.
—Перестань меня трясти… Пожалуйста, — произнес слабым голосом юноша. Нюра, поняв, что Игорь приходит в себя, сама чуть не оцепенела от радости.
Игорь постепенно приходил в себя, вспоминая свои видения, при этом думая: «Это же надо, так меня шарахнуло, что мне привиделся этот сатана Воланд, и этот долговязый Фагот с его неразлучным другом котом Бегемотом. О боже, хорошо, что мне не привиделись Азазелло с Геллой. Я бы умер в бессознательном состоянии. А я, дурак, еще и Анну привлекал к чтению этого, как оказалось, омерзительного романа…»
—Игорь, что же с тобой было? — затараторила девушка. —Ты вдруг резко замолчал — с минуту молчал, или дольше… Нет, целую вечность! Весь одеревенел, взгляд застыл! Я не знала, что и делать! Я даже подумала, что… Хотела людей позвать на помощь. С тобой такое часто бывало, Игорь?!
—Подожди, Анна, дай мне в себя прийти, — Игорь наполнил легкие воздухом, выдохнул. —Кажется, меня сегодня хватил солнечный удар. Сегодня жарко было… да и еще я с этими симфониями… Дай, пожалуйста, попить. —Игорь жадно всосался в горлышко бутылки и быстро ее опорожнил.
—Да, верно, сегодня очень даже жарко было, — подтвердила обеспокоенная состоянием своего кавалера девушка. —Ну?! Чего вы уставились? Шли бы своей дорогой! — обернувшись, грубо бросила Нюра вставшим не далеко от них трем взлохмаченным девушкам-подросткам в коротких юбчонках. Те моментально отвернулись и пошли дальше, поняв, что дело пахнет керосином.
—Еще и полнолуние, — продолжал Игорь и неожиданно, взявшись за голову, простонал: —Ой, башка страшно ноет…
—Игореша, с тобой такое раньше случалось?
—Нет, в первый раз, — ответил юноша, а у самого в сознании прокручивались слова профессора о том, что он скоро расстанется с Анной, вернется к Алле, что Анна вместе со своим бывшим парнем попадут в какую-то передрягу, станут жертвами какого-то мистического ритуала. «Неужели я вернусь к Алле? — думал Игорь, — И у нас будут с ней дети? Неужели я покину свою родную Москву? Нет, этого не может быть! Меня даже под страхом смерти никто не заставит покинуть свою родину, а тем более, уезжать навсегда в какую-то холодную Канаду… То, что я напишу роман, в этом я не сомневаюсь: мне есть, что сказать и я хочу это сказать… Вот, что самое главное! Но неужели Анна…
—Ты что замолчал, Игорь? — прервала ход мыслей Игоря все еще обеспокоенная девушка.
—А на чем же я остановился? — спросил Игорь.
—Ну, ты сказал… — начала вспомнить девушка, — ты сказал, что ты пишешь большой роман и что на это твое решение повлияла Пятая симфония Чайковского. Это правда, Игорь?!
—Это правда, — тихо произнес Игорь, а затем добавил громче: —И я его обязательно закончу во что бы то ни стало. А роман я посвящу тебе, Анна! И вот что еще: прости меня за то, что я пытался тебя переделать. Оставайся такой, какая ты есть…