— Дяденька, пусти меня к себе, — прорвался сквозь Лёхин сон писклявый голосок.
— А? Что?
— Пусти, я маленька…
Лёха подвинулся до самого края матраса, обнял худое тельце и опять уснул. Сон рыночных бомжей короткий: с пяти утра начинают приезжать первые торговцы, греметь железными ставнями палаток, разгружать товар. В семь рынок уже гудит как улей — готовится к новому торговому дню.
Лёха открыл глаза, вспоминая свой сон. Девчушка ему снилась, нет, не дочь, другая девочка, худенькая совсем, а его малышка пухлощёкой… была.
Бывают такие сны на явь похожие — не отличишь. Вот и сейчас, видимо, такой снился, потому как обнаружил себя Лёха на краю матраса, изогнутым как знак вопроса. Так засыпают с детьми или домашними питомцами: устраивают им тёплую защитную пещерку своим же телом. И рука у него лежит так, будто обнимал кого-то. Тело как будто поверило в сон и само приняло нужную позу. Лёшка вздохнул, почесал щетину, потёр глаза и встал.
Никакой семьи у Лёхи не было, жил он на рынке уже год. Откуда пришёл, никто не знает, не рассказывал, хотя местные любопытствовали. В увеселительных мероприятиях не участвовал, даже вроде не курил вначале, но сейчас дымит.
Смотрящие быстро вычислили нового жильца, с этим у них строго: видят, человек опустился ниже дна — выгоняют. Если человек мочится под себя и в мыслях у него булькает только алкоголь, то это уже не человек, здесь ему не место. Крышующим нужно, чтобы бомжи поддерживали порядок, иначе все эти брошенные бутерброды, собачьи экскременты, окурки начнут вонять, и покупатели стороной обойдут рынок, а значит и они денег не получат.
Димон — смотрящий Заречного вещевого рынка — на третий день заметил новичка и отозвал в сторонку. Разговаривали дольше обычного, местные поглядывали — интересно, чем закончится разговор — Димон парень суровый, у него и электрошокер в кармане и пистолет в куртке, шутить не станет.
Но неожиданно этот суровый парень протянул руку новенькому, крепко пожал и кивнул в сторону, обозначая место, где отныне предстоит ночевать Лёхе.
Тем же вечером новенький приволок старый ватный матрас, картонки, и устроился под крышей ларька, который давно не использовался торговцами.
Днём помогал с разгрузкой, но редко брал деньгами, чаще продуктами, иногда одеждой или обувью. Вечерами, как и все убирался на территории рынка, гонял чужих. С местными бомжами сдружился, но так никому и не сказал, как попал на улицу, какая беда вытолкнула его, ещё молодого, из дома. Было ему 32 года, зовут Лёша, водку не жалует — вот и всё, что удалось выяснить новым товарищам.
Через неделю сон повторился, опять девчушка залезла под бок:
— Дяденька, пусти, я маленька…
Утром проснулся Лёха — нет никого, только рядом с лежанкой фантик валяется. Мужчина потряс головой, но фантик остался лежать там же. Видать, ветром занесло, решил он и потянувшись пошёл умываться. В отличие от некоторых, оказавшихся на улице, Лёха чистил зубы каждое утро, и раз в две недели брился.
Сегодня будет много работы, суббота, конец августа — родители готовят своих чад в школу, носятся по рынку в поисках рубашек и юбок. Вчера две мамаши подрались из-за кроссовок. Модные какие-то, каждая своего сына в них видит, а остались последние. Одна правый успела взять, вторая — левый, вот и давай выяснять, чья правда. Продавцы потом до вечера посмеивались над словами, которыми наградили друг дружку женщины, да над клочьями волос, что летели в разные стороны.
Сегодня хозяева точек приехали пораньше, товара много привезли, надо успеть раскидать, разложить. А подсобным убрать мешки, коробки, упаковку, отвезти тележки на места. По выходным деревенские и в семь приезжают, им куда деваться, если автобусы так ходят?
«Всем чего-то хочется, кому обновку, кому выручку больше вчерашнего, кому лакомый кусок урвать. А чего мне хочется? Да ничего, может только покурить» — подумал Лёха, и ни одна эмоция не мелькнула в его глазах. Пустота.
Уже совсем стемнело, когда он наконец начал проваливаться в сон. Небо освещали большие августовские звёзды и оглушающая тишина укрывала рынок. Рядом зашуршало, видно, местные коты вышли на охоту. Так и есть мяукают, хвостатые. Лёха улыбнулся: там, в прошлой жизни, он котов любил. Неожиданно к их шороху присоединился ещё один, совсем рядом. Кто-то более крупный пробирался под его козырёк, похоже, собака. Он чуть было не вскочил, желая прогнать незваную гостью — ему никто не нужен!
Но быстрая, как падающая звезда, мысль озарила его — девчушка! И он притворился спящим.
— Дяденька, подвинься, я маленька… — услышал он знакомую фразу, и не открывая глаз, дал ей место. Та поворочалась немного и затихла.
Лёха, подождав с добрых полчаса, поднялся на локте и попытался рассмотреть гостью.
Действительно, маленькая, лет пять от силы, худющая, волосики спутанные, грязные, но видно, что светлые, во рту палец. Одета как попало: колготки с дырочкой на коленке, поверх носочки, платьице явно не по размеру, олимпийка пацанская, на ногах разные сандалии.
Затаив дыхание, Лёха лёг обратно, приобнял осторожно девчулю и попытался думать о завтрашнем дне: кому первому разгрузить товар, какой еды попросить. Но не получилось: всем своим существом он возвращался к девочке, что лежала под его рукой. Тогда он, не в силах больше сопротивляться, заплакал. Как уснул и не заметил.
— Танька, — спросил он на следующее утро у продавщицы на входе, — ты здесь всех знаешь?
— Ну?
— Девчонку не видела, мелкую совсем, лет 56, в платье ходит длинном, явно большое ей, светленькая такая?
— Лёха, отойди, товар загораживаешь, — пыхнула дымом Таня, — Ты о Дуське говоришь?
— Не знаю, может, о ней. Она из наших, — он запнулся, — из бродяг.
— Точно о ней. В конце мая они с матерью тут появились. Мать, судя по всему, на игле плотно сидит. Смотрящие гоняли их: с детьми не хотят дела иметь. А потом мамаша пропала совсем, сдохла от передоза, наверное, она и так как мертвечина ходила. А Дуська приходит, кормится здесь. Вы вот эту примерьте, как раз ваш цвет, — отвлеклась она на покупателя, Лёха отошёл, а как Таня осталась одна, вернулся.
— Дальше что?
— Да ничего. Смотрящие её гоняют, велят не пускать сюда, потому как дети — это другой спрос, менты в этом вопросе строже, а проблемы никому не нужны. А Дуська как зверёк опасность чует, ночь тут ночует, потом уходит, через несколько дней гляжу, опять появилась под вечер, когда братков нет. Когда не здесь не знаю, где спит, может, под балконами, она же маленькая, ей спрятаться раз плюнуть. Жалко её, наши кто может — подкармливает, иногда одежду дают, но к себе не подпускают: с работой хреново в стране, а с рынка погонят, куда податься? У меня сам видишь — мужские шмотки, она ко мне и не суётся.
— Понятно.
— А тебе-то чё она?
— Да так, увидел случайно, вот и спросил. Раньше не видал.
— Ну, говорю же, в мае они появились, а мамашу давно не встречала, сдохла поди. Лёха, ты отойди, а то покупатель мимо проходит. Мужчина, у меня толстовка как раз на ваш размер! Турецкая! Примерьте!
С того дня Лёха стал ждать маленькую гостью. Та появилась только в начале сентября, когда школьный ажиотаж уже стих. Как и раньше, пришла поздно ночью к нему под бок:
— Дяденька, пусти, я маленька…
Он пустил её, укрыл своей рукой, а минут через пять шёпотом спросил:
— Тебя Дуся зовут?
Девчонка дёрнулась, но поняла, что так просто ей не выбраться, застыла в испуге. А Лёха погладил второй рукой по волосам и шепнул:
— Я не обижу, не бойся.
Девочка задрожала, всхлипнула:
— Дяденька, пусти меня к маме.
— А где мама-то твоя?
— Не зна-а-а-аю-ю-ю.
— Дуся, ты не реви, — шепнул он, — Я хороший, я тебя не обижу.
— Честно?
— Честно. Только ты не шуми, тебя же прогонят. Давай спать.
— Давай. Только ты обнимай меня. Меня раньше мама всегда обнимала.
— А сейчас не обнимает?
— Ушла она, вот вернётся и обнимет.
— Куда ушла?
— Сказала за хлебушком. Да вот я думаю, кто за хлебом ночью ходит? Магазины ночью спят, надо утром просить. Да ведь, дяденька?
— Ага, ночью все спят. Давно ушла мамка твоя?
— Не знаю, наверное, вчера. Или осенью.
— Понятно. Ну, ты у меня спи, пока мамка не вернётся.
— А ты не прогонишь?
— Нет, у меня видишь матрас большой, места хватит.
— Я к тебе люблю приходить, у тебя и матрас мягкий и обнимаешь ты крепко, как мама, только ты дядя.
— Вот и спи.
— Ладно.
Утром, когда Лёха открыл глаза, Дуси уже не было. Права была Танька: как у зверька чутьё. Опасность за версту чует, как мышка прошмыгнёт мимо палаток и уходит в безопасное место. Но у Лёхи и своих дел хватает, о девочке думать некогда, работа кипит. Но то и дело ловит себя на мысли, что ищет её глазами.
А Дуся, видимо, приноровилась сама себе еду добывать да прятаться. К нему приходит только ночью, когда темно и никто её не видит. Еды не просит, видно, сытая, да ей много-то и не надо, малышка совсем.
Через неделю Лёху подозвал Димон:
— Слышь, базарят девчонка у тебя ночует?
— Ну.
— Нельзя. С детьми мы не связываемся.
— Димон, ей идти некуда.
— Знаю, мать её сторчалась. Но мне какое дело? Тут знаешь скока таких?
— Давай я поговорю со старшими. Она ведь днём не показывается, ночевать только приходит. Скоро зима, сдохнет на улице.
— Не надо ни с кем разговаривать! — отрезал смотрящий, помолчав, добавил — Сам поговорю с кем надо. Но если чё это твоя проблема, ясно?
— Ага.
Через день он кивком подозвал Лёху:
— Поговорил с Белым, в общем, условия такие: ночью пусть приходит, днём никто её видеть не должен. Мне пофиг где она будет кантоваться, но не здесь. Если ментовская облава и её найдут — тебя уроют, — он сурового посмотрел на бомжа — Нас предупреждают обычно, но всяко бывает. И это… платить за неё будешь. Сечёшь?
— Секу.
— Сумму я тебе потом озвучу. Лёха, ты б её в детдом отвёл, — смягчившись, добавил он.
— Не могу. Там сломают её.
— Зато жить будет. А здесь что её ждёт? Мамкина дорога?
— Посмотрим.
— Ну, сам знаешь, я за тебя поручился, ты нормальный мужик. Но если что, я за тебя ж@пу рвать не собираюсь, сам понимаешь. Случись что, я огребу по самые помидоры. Мне оно не надо.
— Понял я.
— У меня сестрёнка семь лет, — непонятно к чему добавил Димон.
— Ясно.
— Иди, работы много.
— Спасибо, Димон.
Так и жили. Лёха нашёл подвал тёплый, поговорил с местными жителями, одна женщина согласилась днём брать её к себе, а ночевать Дуся к нему приходила. На рынке две будки строительные стояли. В одной четыре человека ютилось, во второй Лёха с Дусей, да ещё один старый бомж. С ним никто жить не хотел, уж больно страшно тот кашлял, а туберкулёз никому подхватить не хочется. Лёха рискнул: лучше с одним соседом, чем трое незнакомых, да ещё и пьющих мужиков рядом с девочкой, мало ли что кому взбредёт на пьяную голову.
Работать приходилось больше: за Дусю платить, одёжку ей зимнюю справить, бомжихе из подвала то сигареты, то водку давать, но впервые за последние полтора года Лёха почувствовал что-то кроме пустоты. И Дуся прикипела к нему, ночами сказки шептала, или вопросами мучила, возраст-то как раз почемучный:
— Почему снег идёт?
— Отчего дед кашляет?
— Куда солнце уходит?
— Где мыши живут?
А однажды, засыпая, пробормотала:
— Дядь Лёш, а Дед Мороз существует?
— Ага.
— Ты видел? Сам видел его? — вскочила девочка с матраса.
— Видел, бородатый такой.
— Мне Сёмка из подвала сказал, что на Новый год Дед Мороз детям подарки приносит. Но не всем, а кто хорошо себя ведёт. Ему не принесёт, его мамка колотит, за то, что не слушается.
— Ясно, хулиган твой Сёмка.
— А мне принесёт, как думаешь? Я ведь хорошо себя веду, ты меня не колотишь.
У Лёхи ком подступил к горлу:
— А что ты хочешь у Деда Мороза попросить?
— Куклу. Я у девочки одной видала, такая красивая куколка, как принцесса, с короной, в белом платье.
— Спи, Дуська, Новый год наступит и узнаешь.
— А когда он наступит?
— Послезавтра.
— А как он наступит? У него ноги есть?
— Нет у него ног, новый день придёт, и год начнётся. Вот и говорят: год новый наступил.
— Ясно. А Дед Мороз…
— Дуся, спи!
— Ладно, ты вот руку сюда положь.
И долго оба не могли уснуть. Дуся вздыхала, ворочалась, и даже заснув, бормотала что-то о кукле. А Лёха утирал слёзы: перед глазами как кино, мелькали кадры прошлой жизни.
На следующий день он обошёл все точки с детскими игрушками: куклы в белом платье и с короной нигде не было. Всё раскупили под Новый год, а следующий завоз только в январе.
Лёха знал одно место, где такая кукла есть. Точно есть. Но как туда пойти?
Продолжение будет