Не знаю, почему из всех гигантов русской литературы сильнее всех огребает в наш просвещенный век Л.Н.Толстой.

Не желчный чахоточный Чехов, выплеснувший свой саркастический яд как раз на публику с хорошими лицами своего времени, на образованцев с их прекрасными порывами — а ведь он жену свою звал в письмах «Ольга, моя собачка», лошадью звал, а то и писал ей: «философка, умственная женщина, крокодил души моей», на нынешние деньги это прям зашквар, хоть три смайла поставь в конце!

Не рабовладелец, помещик Пушкин, мизогин, бабник и футфетишист — ах, долго я забыть не мог две ножки, и прочее трепещуще-ортопедическое, и чудное мгновенье в формулировке 'у хорошеньких женщин разве ж должен быть характер? главное — глаза, зубы, ручки, ножки' (опять ноги!), вплоть до дружеских откровений 'вчера уеб Керн', вавилонскую блудницу. И женился впопыхах, на пустой красивой дуре, ах, да что там говорить.

А поругаем и осуждаем всеми — примерный семьянин Лев Толстой, отец 13 детей, искренне оплакивавший умерших, трепетно любивший выживших, и все почему?

Мне кажется, потому, что в наш просвещенный век — несложно ассоциировать себя с Софьей Андреевной.

Она ведь была и недурна, и вдоволь умна, образована, трудолюбива и чадолюбива без всякой меры. К тому же хозяйственная, здравомыслящая, была и верная супруга, и добродетельная мать. В общем, обычная земная женщина больших достоинств — чего ж ему еще, сатрапу, зануде, моралисту, визионеру? Ишь ты, духовные метания у него, то он ишь, веган, то он против кормилиц за ГВ, то он с босяками в поле с косой, а еще граф, одно название, не надо собственности, права на издания хитов отдать народу — нет, чтоб о детях подумать, девочкам ведь нужно приданое, мальчикам — карьера, да и дома подлатать хотя бы, чтоб из щелей не дуло! И шляпку. И платье с турнюром. И сумочку!

Легко представлять себя на месте жены волшебника, принца Монако, а хоть бы даже и графа: ох, уж мы б развернулись, жаль, королевство тесновато. Хоть графские угодья только в Ясной Поляне — как два Монако по площади, одних яблоневых садов на целый Ватикан!

Но совершенно невозможно сейчас — ассоциироваться с великим гением, со всеми его метаниями, душевными переломами, альтруизмом, добросовестными заблуждениями, бессчетными его трудами — и беспощадной честностью с самим собой. Он не хотел казаться, не имел целью оправдываться, нравиться, потрафлять «общественному мнению» или вкусам, он желал быть. Самостоять — во всем.

Трудно с таким теперь ассоциироваться, даже с повесой Пушкиным или скептичным Чеховым легче. С Толстым — почти невозможно,
а вот с женой его — легко.
Да так, брат, так-то все. Большой оригинал!