…Я услышал его, когда мне не было десяти. Хриплый неотразимый голос тянул согласные и пробивал сердце насквозь. Все исчезало, оставался только этот голос, переходящий во взлет трубы, в мокрое от пота лицо, с глазами, наркотически скошенными в сияющий блик за собственными пальцами, — на фотографии с обложки пластинки.

А потом был его смех — блаженный смех человека, взлетевшего выше самого себя и опять не понявшего, как это случилось…

С тех пор я отличаю настоящие вещи от подделки.

Потому что искусство — это когда вот так. И только так!

Оттого-то я с подозрением кошусь в сторону Джона Кейджа и прочей концептуальной игры ума: моей простоватой натуре все это кажется разновидностью вокзальной игры в наперстки. Нет, братцы, искусство создается только душой — обожженной или веселой, нежной или яростной, но — душой!

И вот тогда (если с душой повезло) пианист прорастает в рояль, поэт перевоплощается в слово, а художник — весь, как в обмороке — умещается в виноградник в Арли и небо над виноградником…

Это невозможно симулировать. И это не нуждается в концепциях.

И маленький черный толстяк, весь собранный на этом блике трубы, весь взмокший в процессе превращения куска мяса в сияющий звук, великий Луи Армстронг — может быть, самый ясный образец безоговорочного божьего дара!

… Он был внуком раба и сыном проститутки — и должен был сгинуть в луизианских трущобах между наркотой и ножом, но вытянул счастливый билет: по соседству жили еврейские эмигранты из Литвы и они взяли мальчика в дом, и дали ему первую работу, а потом купили первый корнет…

У Луи Армстронга были основания смеяться так счастливо.