Когда дотлеет джаз и угольки, остынет чай и станет чёрствой булка, мы не найдём про нас ни полстроки. Покинем чат, и где-то в переулках найдём тот двор, в котором был тот дуб. Он стал повыше, чем мы можем вспомнить. И этот вкус слегка коснётся губ: жвачка турбо, булка с маком, полдник.

Когда умолкнет рок, мы станем жить, мы заведем аккаунты в тик-токе. Мы выберем повыше этажи, где будет видно в панорамных стёклах тот самый дуб, под ним — как будто нас, такое может только показаться, давным давно нам отзвучал наш джаз, и точно так же нам давно не двадцать.

Когда споткнется рэп о быстрый бит, мы будем ехать за город по пробкам. На опостылет суетливый быт в бетонных обезличенных коробках. Мы соберём десяток желудей, лежащих под тем самым, нашим, дубом. Мы соберём вокруг себя людей, которых без причин на это любим, и высадим те желуди в саду, и станем поливать из жёлтой лейки, чтоб снова был у нас тот самый дуб, для времени, для нас, монтажной склейкой.

Когда заткнётся поп, мы поворчим, достанем из ушей своих беруши. Запрём на все замки и все ключи наш дом и выйдем голос ветра слушать, а листья дуба будут шелестеть, и времени, и ветру подпевая. И будет жизнь в любом его листе. А значит, ты живой, и я живая.

Когда замолкем мы, и тишина поселится в дубовой нашей роще, мы будем петь листвой. И лишена та песня будет слов, но тем и проще её понять любому, кто мотив её поймал. Кто нас с тобой услышал. Но с ними будет нам не по пути: мы станем, как тот дуб, немного выше.

Когда умолкнет всё и все вокруг, обзаведутся желуди стволами. Кора оковы снимет с веток-рук, займутся руки важными делами, из жёлтой лейки тонкая струя, уютный домик за дубовым лесом,

Ты выглянешь в окно. Там буду я. И мы с тобой споём другие песни.