В детстве я верил, что у каждого человека много сердец. И везде, где только бьется пульс — они стучат. Два сердца в запястьях. Правое любит маму, левое любит папу. Оба держатся за их руки, помогая взлетать от земли и перепрыгивать лужи. Одно в груди — самое глубокое, его почти не слышно. Слышать его могут только доктора с блестящими стетоскопами. Наверное, грудное сердце — для докторов, оно рассказывает им чем я болен. Другое сердце вот тут — в шее: можно набегаться вволю по лугам и зажать его рукой — словно поймать бабочку. Еще одно тикнет иногда в животе, а еще одно — ниже. И смущается мальчик во мне, краснеет, прячет глаза.
Я вырос, и теперь знаю точно — у человека действительно много сердец. Я смотрю на тебя и целую мамино сердце в твоем левом запястье. Целую папино сердце в правом. Целую ревниво бьющийся сосуд на шее — ни одно не забуду, приду к каждому. Войду в каждое. Пишу пальцем по твоей груди тишину и чувство безмятежности. Закрой глаза, читай меня собой. Палец выводит слова: «любима», «желанна», «нужна», «необходима». Я целую горячий островок кожи на твоей груди — целую в сердце, самое глубинное из всех. Самое глубокое. Прочти это. Прочти это в тот день, когда я решу показать тебе собственными пальцами каждое сердце в тебе… Каждое солнце.
Повторяющее сердце учит имя наизусть,
Это — буквы,
Это — слово,
Это, кажется, не пульс.
Милая, с тобой я вечен,
Чувствами неисследим,
Отмыкающее сердце предстает во мне нагим.
Я ручьи к тебе — ты воду.
Я лучи к тебе — горишь,
И сокольими словами с дальних елей говоришь:
Глупый, глупый, ты попался, растерял свою броню,
Убегающее сердце разве я не догоню?
Я смеюсь — лови, не жалко, обмораживай, кружи!
Видишь — в руки убегало, в твои руки-камыши.
А заплачет — так не слушай, напои его водой,
Говорливыми стихами пусть кружится над тобой.
Над июльской головою и каскадом светлых дум,
Или пусть к щеке прижмется, ведомой теперь ему.
Милая, с тобой я честен,
И твоей лишь стороне
Разрешительное сердце отзывается во мне.