Не так давно, познакомившись с рассказом «Мороз» Антона Павловича Чехова, в памяти пронеслись суровые сорокоградусные морозы в Хабаровском крае, где мы, азиатские парни, будучи военнослужащими, возводили военные и гражданские объекты.

Отчетливо помню этот ясный, солнечный, но до боли в ушах и конечностях этот морозный декабрьский день, когда мы, команда новобранцев в количестве двадцати пяти человек, прилетели в Хабаровск из жаркого Ташкента — среднеазиатского города, где в начале декабря люди, как всегда, ходят на улице в футболках и рубашках. Это был ужасный климатический контраст, во всяком случае, для меня, тепличного парня, который, до восемнадцати лет, никогда не чувствовал на своей шкуре, что такое даже минус десять градусов.

И вот, я впервые оказываюсь на Дальнем Востоке; схожу с трапа пассажирского самолета Ил-76, вдыхая носом этот до боли в сердце хладно-мразный воздух и первое мое ощущение — словно ноздри слиплись от холода: то ли холод не хотел входить в мои легкие, то ли мои легкие не хотели впускать этот для них непривычный мразный воздух. В тот декабрьский день, а было это 6 декабря 1988 года, в Хабаровске было около минус тридцати. А я был в лёгком куцем пальтишке и в полусапожках, которые не застегивались на молнию.

После аэропорта нас повезли на вокзал, откуда наша команда отправились поездом до Комсомольска-на Амуре — еще дальше на север. Здесь я не буду описывать, как мы ехали в поезде: что делали, что ели, что пили, как делились домашними блюдами друг с другом, как играли в карты, чтобы убить время и успеть посоциализироваться — как это любят описывать некоторые писатели в стиле армейских баек, — я опущу эту часть.

Добравшись до Комсомольска-на-Амуре, я уже, можно сказать, адаптировался к климату зимнего Дальнего Востока и добираться до поселка Солнечного — еще севернее — было уже не так стремно. Душа немного согрелась. Но, когда мы доехали, на автобусе до войсковой части раним утром, а была небольшая метель, я вновь ощутил неприятный холод — то ли в теле, то ли в душе, въезжая на КПП, откуда была хорошо видна группа солдат в ватниках, убирающих деревянными лопатами снег перед штабом.

Мы выгрузились из автобуса и нас сразу направили в баню, после — в расположение казармы, где мы познакомились со своими младшими командирами — сержантами, которые учили нас, как ремонтировать, выданное нам, обмундирование.

Несколько недель проходил карантин до присяги, который у меня все это время ассоциируется с муштрой на плацу и в расположении роты, с вечными уборками, вечным движением и недосыпом из-за вечных нарядов на службу. Помню, что мне все время было холодно, из меня первые две недели выходили не фекалии, как у всех нормальных людей, в прозрачная вода. Меня это удивляло.

После карантина и присяги началась настоящая жизнь — нас отправляли на строительные объекты копать котлованы и траншеи в вечной мерзлоте и выполнять нулевые работы. Также мы валили лес в тайге топорами и пилами, рыли траншеи кирками и лопатами, прокладывали трубы, выполняли работу стропальщиков.

Когда обед подвозили на строительный объект, он успевал остыть. Так что, обедали мы уже холодным супом, напоминавший столовские помои, и тепленьким вторым, не успевшим остыть до конца, запивая суррогатным холодным чаем. Естественно, от такой пищи теплее не становилось. Спасали от холода солдатская чайная после работы, где можно было попить нормальный чай и поесть что-нибудь сладкое или мясное в виде блинчиков с жеванным мясцом внутри. Но за такое удовольствие приходилось расплачиваться вдвойне перед теми, кто уже успел отслужить полгода в этих таежных условиях и озвереть до такой степени, чтобы новобранцам бить по их черепам утюгами и чем придется. Мне, к примеру, по тыкве, да и не только по ней, били осиновыми лагами. Но из-за того, что череп у меня железобетонный или, как моя благоверная говорит, сделанный из титанового сплава, я остался целым и невредимым; лишь шрамы на голове сверкают, когда стригусь под ноль. А стригусь под ноль я на 1 апреля каждый год, чтобы уже к июлю ходить с шевелюрой.

В самом деле, до армии я деревянные двери выбивал головой, когда злился на старшего брата, после чего он отрабатывал на мне боксёрские приемы своими железобетонными, набитыми на песочной груше, кулаками. Однако надо заметить, что как раз перед призывом в армию, куда, собственно, я сам побежал, мои силовые и бойцовские возможности сравнялись с возможностями старшего брата, а он, надо сказать, был хороший боец! Была за полгода до моей мобилизации у нас драка с братом, правда, вничью, после чего брат признал между нами двоими равенство, тем более что я иногда лупил во дворе его сверстников в отместку.

Я возвращусь к повествованию.

После десятичасовой работы, мы возвращались в казармы, где сержанты нас муштровали как на плацу, так и в расположении роты, чтобы, как они утверждали, мы службу знали.

Помню, как мы рыли эти котлованы: долбили ломами железобетонную вечную мерзлоту, прежде, разжигая костры поверх мерзлого грунта. Одновременно расчищали площадь совковыми и штыковыми лопатами. Мне, как всегда, доставался лом, ибо я никогда не бежал за лопатой как угорелый, что делали другие ребята — боялись отморозить себе руки. Дело в том, что железный лом на сорокаградусном морозе застывает так, что холод от него наскрозь просачивается через солдатские варежки, поверх которых надеты еще и строительные перчатки. Этот холод, если представить по ощущениям, напоминает заморозку жидким азотом, как показано в к/ф «Терминатора 2. Судный день». Холод просачивается в живую плоть рук так, что, мама горюй!

Помню, было всего два лома и двадцать совковых лопат. Лопаты по мановению ока самые шустрые разобрали, два лома, естественно, достались мне и еще одному очень медлительному кадру. А этого кадра, в самом деле, звали Кадыр, а фамилия, как сейчас помню, Шамсуддинов. Он был моим земляком, хотя родом не из самого Ташкента, а из какого-то кишлака в Ташкентской области. У него был диагноз психоневрологический: то ли он был кретином, то ли идиотом, то ли дебилом, то ли имбецилом. Но, как я думаю, у него были все степени идиотизма, согласно последним исследованиям в области психиатрии.

Шамсуддинов Кодыр был очень медлительным солдатом. Если мне лом доставался чисто из идеологических соображений, то ему — из-за его патологической медлительности. Думаю, черепаха Тортилла была куда быстрее его. Кстати, из-за его медлительности всей роте доставало от сержантов. Ведь, они, эти подневольные полушкалы, полукуски, как рассуждают: «Unus pro omnibus, omnes pro uno», то есть, «Один за всех, все за одного». По сути, эти недоумки-сержанты, вымуштрованные в учебке, хотели всех под одну общую гребенку подвести. Ан нет, не тут-то было: сколько бы эти «псы» не пыжились, нас муштруя и делая нас одинаковыми, Шамсуддинов Кодыр каким был идиотом, таким и остался, пока его не комиссовали через год. А сколько мне приходилось его защищать от нападок сослуживцев за все это время, рискуя своим же здоровьем!..

Ну да ладно, я, как всегда, повествуя, то забегаю вперед, то слишком назад. Уж простите мне этот грех. Так вот, я хотел рассказать о том, как мы зашли греться в подвал после работы в котловане.

Мы всей бригадой, взводом, минут на десять забежали греться в теплый подвал с очень горячими трубами. А я знал наперед, что нельзя ставит на горячие трубы очень застывшие от мороза руки, и стоял, отогревая свои ладони тёплым изо рта дыханием, тогда как Кадыр, сняв варежки положил руки на трубы. Вы даже представить себе не можете, какой поднялся дикий вопль! Это можно сравнит с ревом больного медведя! В общем, после этого Кадыра отвезли в санчасть. Да, досталось же парню из-за его невежества!

Помню, как я долбил ломом вечную мерзлоту, а у меня силы были на исходе, умирал от холода, хотелось спать. И вдруг, я слышу сзади окрик «Абдулла!» — так меня называли сослуживцы. Я повернулся, а Сокольников, мой сослуживец, мне что-то сует в руку: «На, угощайся!» — сказал мой спаситель. Я посмотрел, оказалось, что у меня в руке кусок свиного сала. А Сокольников смотрит на меня испытующе: «Интересно, Абдулла съест сало или нет?» — говорил его взгляд. Я поблагодарил его глазами, ибо я уже не мог и слова молвить — так устал и замерз, и положил весь кусок сала в рот и, разжевав его, проглотил это для меня самое лучшее лекарство на свете. Я сразу согрелся, мои жилы наполнились свежей силой, и я вновь почувствовал себя человеком.

В первое время, я думал, что не выживу в таких условиях, в какие я попал. Но, как оказалось, человек есть такая скотина, которая везде выживет при желании и взаимовыручке.

И возвращаясь к рассказу Антона Павловича Чехова «Мороз», скажу, что по объёму он небольшой и написан ещё молодым писателем. Но его наблюдательность и гений позволили ему сделать из маленькой зарисовки социальный рассказ и о умении выживать, и о сострадании, и о умении веселиться, несмотря на лютый мороз.

Ну, вот, все-таки сварганил свое «слово от исполнителя» похожее на рассказ. Ушла пара часов на написание. И, как всегда, мне хотелось написать одно, а получилось другое. В голове оно как-то лучше, а на выходе — как всегда — похуже, за что меня и критикуют, причем, справедливо! Да, я не Чехов, я — это Я и я в этом признаюсь!

Ну, а теперь осталось озвучить «слово», опубликовать его вместе с чеховским рассказом «Мороз» и ждать справедливой критики.

А рассказ «Мороз» я уже озвучил. Приятного прослушивания!

9 июля, 2021 год.