Старуха Петровна уже было собралась помирать. А и вправду, что ей еще оставалось делать на этом белом свете? Совершенно одна в своей трехкомнатной квартире, ни детей, ни внуков, даже живности никакой она за свои восемьдесят лет в своем доме не видела. Да и ни к чему ей эти кошечки-собачки, так, только грязь да продукты переводить!
Прожив на белом свете восемьдесят лет, Петровна так ни разу и не была замужем. Нет, мужчины в ее жизни были, да только не выдерживали они долго крутой нрав Петровны, сбегали, и месяца не проходило, что не могло не добавлять ей желчи.
С былыми подругами она уже лет тридцать, как рассорилась в пух и прах, с соседями не общалась, а когда приходилось общаться, не баловала их добрым словом, говорила все, что про них думала, не заморачиваясь на такт. Поэтому и соседи ее сторонились. Да и имени ее в подъезде уже никто не помнил, знали только, что она Петровна из сорок второй квартиры и все.
Может, не от простой жизни она такой стала? А что, мать родила ее в сорок первом году, отца уже мобилизовали, так он дочь свою и не увидел, погиб в сорок втором под Сталинградом. Мать растила одна, тяжелые, голодные военные (которые Петровна практически и не помнила) и послевоенные годы дали о себе знать.
Мать Петровны умерла, когда ей исполнилось только семнадцать. А дальше — одна по жизни, без помощи и без поддержки. Слава Богу, хоть жилье от отца — боевого офицера осталось. Вот и очерствело сердце Петровны, не было в нем ни для кого ни места, ни жалости.
На дворе был февраль. Сегодня с самого утра все небо было затянуто темно-серыми, кое-где с розовым отливом тучами.
— Да, сегодня точно метель будет, — пробормотала Петровна, мельком взглянув на затянутое тучами небо, — точно будет, смотри, какие тучи, надо бы до метели в магазин сходить, сахар-то совсем закончился, растяпа, не углядела, — поругала она сама себя и поплелась одеваться.
Выйдя из подъезда на оледеневшую улицу, она поежилась, под незамысловатое зимнее пальто моментально проник предательских морозный ветер. Но делать нечего, сахар сам себя не купит и домой не принесет. Да и так, еще кое чего из продуктов прикупить надо.
В магазине Петровна, впрочем, как и всегда, сцепилась с какой-то гражданкой, которая, как ей показалось, неаккуратно поставила тележку с продуктами, перегородив ей проход. Настроение немного улучшилось, от чего Петровна помимо запланированных продуктов положила в корзину немного шоколадных конфет, кусочек докторской колбасы и пластиковый бокс, в котором соблазнительно блестели шоколадной глазурью четыре заварные пирожные.
Возвращаясь, решила пойти не по обычной дороге, а через дворы, там, ей показалось, не так сильно дуло. Уже начали срываться первые снежинки, начиналась метель. Старуха прибавила шаг, чтобы поскорее оказаться в тепле своей уютной квартиры.
Она уже представляла, как будет пить ароматный чай с пирожным и смотреть в окно на падающий и кружащийся снег, когда на лавочке у подъезда заметила небольшую компанию: женщину, лет тридцати, и маленькую девочку, прижимающую к себе дрожащего от холода маленького щенка. Женщина явно была чем-то сильно расстроена.
— Нашли время гулять, ну что за безмозглые мамаши пошли? — пробурчала себе под нос Петровна, проходя мимо, но так, чтобы нерадивая мамаша обязательно услышала о себе ее мнение.
От этих слов женщина зарыдала в голос, а вслед за ней громко заплакала девочка. Петровне и идти бы своей дорогой, но что-то в этих рыданиях заставило ее каменное сердце дрогнуть.
— Ну, чего воешь, как будто кто-то помер? Женщина заплакала еще громче.
Оказалось, что неделю назад у нее действительно на стройке погиб муж. Свекровь ее ненавидела дикой ненавистью и терпела только ради хороших отношений с сыном. Ребенка она считала по неизвестным причинам нагулянным, о чем и сообщила невестке сразу после похорон.
И вот сегодня она их просто выставила из своего дома, не задумываясь, куда они пойдут, где будут жить, ведь денег после похорон не осталось, снять квартиру не на что. Мама Натальи, так звали молодую женщину, жила на Сахалине, сразу не доберешься, да и у нее здесь работа, у Ксюши, дочки, садик, на следующий год уже в школу надо идти, да и могила любимого мужа тоже тут.
Петровне, конечно, было жаль своих новых знакомых, но в ее сердце в настоящий момент велась беспощадная борьба между ее махровым эгоизмом и, практически, новым для нее чувством — чувством сострадания. В какой-то момент маленький дрожащий щенок слизал с лица девочки слезинку, как бы утешая ее, и это зрелище наконец пробило брешь в эгоизме старухи, она приняла решение:
— Так, не ревите обе, пошли сейчас ко мне, потом разберемся, нельзя дитю на таком морозе, — сказала Петровна и тут же пожалела о своем поспешном решении, но где — то в глубине души у нее появилось хоть и небольшое, но чувство гордости за свой благородный поступок, которого она сама от себя ну никак не ожидала.
В этот день, хоть Петровна и не подавала виду, ее все раздражало: и то, что в ее квартире чужие люди, и этот щенок, бегающий под ногами, поэтому, показав Наталье все, что нужно по хозяйству, старуха остаток дня практически провела в своей комнате.
Наутро Петровна проснулась от невероятно приятного запаха, витающего по всей квартире. Вспомнив, что у нее гости, расстроилась, уж очень это для нее необычная ситуация, но делать нечего, все же она сама их позвала, поэтому обязана проявить хоть толику гостеприимства.
— Варвара Петровна, я блинов напекла, садитесь пожалуйста завтракать, я уже накрыла и свежий чай заварила, — и Петровна расплылась в улыбке. Оказывается, как приятно, когда за тобой ухаживают. Да и блинов она не ела уже не один десяток лет — охота была возиться из-за пары-тройки для себя, булочка с маслом и с сыром — вот обычный завтрак Петровны.
Этот день прошел на удивление быстро. После завтрака Наталья поехала к свекрови, забрать кое-какие вещи, заодно и Ксюшины книжки и игрушки, а потом побежала в магазин прикупить продуктов, питание дочери требовало внимания и одной гречкой с молоком не обойтись.
Пока Наташа занималась делами, Петровна с Ксюшей познакомились поближе, и старуха должна была признаться себе, что Ксюша очень спокойная, рассудительная для своих лет и очень воспитанная девочка. Когда приехали игрушки, Ксюша перезнакомила Петровну с каждой, а потом читала ей сказки.
Такого внимания к своей персоне Петровна не испытывала, наверное, лет двадцать пять, с тех пор как ушла на пенсию и превратилась практически в затворницу. Даже щенок не раздражал, просто крутился рядышком с Ксюшей, а один раз даже залез на колени к Петровне, и ей очень понравились новые ощущения.
Жизнь Петровны круто изменилась, она даже передумала помирать, а зачем, когда есть кто-то рядом, кто скрасит твои одинокие серые будни? Наташа честно искала съемное жилье, но ее скромные доходы не позволяли принять те варианты, которые на данный момент предлагались. А Петровна иногда, лежа в постели, представляла, что это ее настоящая семья и мечтала, чтобы это не заканчивалось никогда.
Две недели пролетели для всех незаметно. Наташа постепенно привыкла к этой пожилой и властной женщине, впрочем, с которой сразу нашла общий язык. И, видя свое не очень хорошее положение, однажды решилась поговорить с Варварой Петровной:
— Варвара Петровна, мне очень неудобно начинать этот разговор, но у меня никак не получается снять подходящее жилье. Очень дорого для меня получается. И Вас дальше стеснять не хочу, а то получается, что мы оккупанты какие-то. Может, Вы согласились бы сдавать, ну до тех пор, пока не подвернется подходящий вариант жилья, нам с Ксюшей комнату? А то бесплатно у Вас жить мне уже очень стыдно.
От неожиданности Петровна присела на диван, к ее горлу стала подступать обида и она уже приготовилась высказать этой женщине все, что она думает по этому поводу — придумала, тоже, деньги! Но впервые в жизни вовремя остановилась. Перед ее глазами пронеслась ее прошлая, одинокая жизнь, и контрастом эти две недели, которые она прожила, окруженная вниманием и заботой. Нет, прошлой жизни она больше не хочет, лучше смерть.
— Детка, ты думаешь, что это я вас спасла? — спросила Петровна, задумчиво глядя в одну точку, — нет это вы меня спасли, да разве я жила все это время, нет, так, просто занимала чужое место на этой земле, а вы с Ксюшей и своей Булькой мне глаза открыли, на то, что такое настоящая жизнь. Вы уж не бросайте меня, не знаю, как теперь одной в четырех стенах оставаться, какие деньги, детка, живите и не надо искать никакое жилье. Я знаю, я не сахар, но я вам обещаю, что стану лучше, хоть и старуха уже.
Наташа расплакалась от благодарности, старуха ее обняла, прижала ее голову к своей груди:
— Ну ничего, ничего, доченька, все будет у тебя хорошо, вот увидишь, не надо плакать.
Тут в комнату влетела счастливая Ксюша, а за ней с радостным лаем Булька:
— Бабушка, бабушка, смотри я нас нарисовала! — И протянула Петровне альбомный лист, на котором наивной детской рукой изображены, очень условно, две женщины и девочка, держащиеся за руки, и маленькая собачка, а внизу подписано: Бабушка, Мама, Я, Булька.
Петровна взяла трясущейся рукой альбомный лист, на который тут же закапали слезы. Это впервые за многие-многие годы плакала Варвара Петровна, и это были слезы радости, облегчения и надежды на новую жизнь.