«Русские власти! Оставьте иллюзии,
будто Тбилиси опасен сейчас.
Нет никакой русофобии в Грузии,
так как боятся не русских, а вас.
Есть хачапури, гебжалия, лобио,
есть мукузани и твиши потом,
есть медвефобия, путинофобия,
но русофобия — это фантом.
Буду твердить вам, пока не во гробе я:
есть усофобия сталинских лет,
возле вампира всегда кусофобия,
около труса всегда трусофобия,
у женофоба всегда пуссофобия,
а никакой русофобии нет.
Был в Пакистане, бывал в Казахстане я,
гостеприимство степное ценя,
Вена, Британия, Прага, Германия
без нареканий терпели меня,
Ныне я в Бостоне, в этом подобии
средней России, с травой и рекой.
И не видал никакой русофобии!
То есть вообще никогда никакой.
Если бы даже запел принародно я, —
идеалист, идиот, патриот, —
„Славься, Отечество наше свободное!“ —
многие встанут, а треть подпоёт.
В чуждом сознании русское связано
с русским романом (не бойся, открой!),
с взлётом Гагарина, стругами Разина,
с рыком Высоцкого, с чёрной икрой,
С павловским танцем, с защитою Лужина,
подвигом Питера, духом Москвы…
Вас-то боятся, и очень заслуженно,
но не за то же, что русские вы!
Вижу немного грузинского в Кобе я,
мало сердечности, мало ума —
это банальная сталинофобия,
грузинофобии в этом нема!
Так же и вы: эти лобики узкие,
гнусные лозунги наперевес,
сальные глазки — какие вы русские?!
То, что вы русские, — это эксцесс.
То, что у вас пребываю в утробе я
вместе со всей необъятной страной, —
собственно, это и есть русофобия,
и никакой не бывает иной.
Русская власть или, скажем, тбилисская —
стоят друг друга, как волк и койот.
Просто российская — более близкая,
больше волнует и больше скребёт.
Жизни, ей-Богу, не дал бы за обе я.
Власть безнадёжна, и я не о ней.
Только какая же здесь русофобия?
Арахнофобия — это верней.
Сколько вы рушили, сколько вы бредили,
сколько разбили действительных скреп,
как разругались со всеми соседями,
их попрекая за дружбу и хлеб,
Денег расхитили, кровушки жаждали,
вверх продвигали разнузданных шмар…
Вы заслужили, чтоб русские граждане
вас постарались забыть, как кошмар.
Можно закрыть перелёты воздушные,
можно запреты ввести на боржом,
снова вернуть ваши правила душные —
те, над которыми сами и ржём, —
Снова вписать несогласных в предатели,
миру являя опричную прыть,
можно и выслать их к этакой матери,
к этакой матери можно зарыть,
Сделать над Родиной низкое, тусклое,
скучное небо, скуля и грозя…
Только нельзя это выдать за русское.
Выдумать можно, а выдать нельзя.
Если же кто-то, — сильна азиатчина! — 
громко заквохчет в какой-то момент,
будто моё вдохновенье проплачено,
или что сам я грузинский агент,
Или решит, что зациклен на злобе я,
или не хочет со мною в кровать, —
это не руcсо- и не юдофобия, а быкофобия.
Ну и плевать».