неужели ты, подумал я, выходя
из трамвая 37-го на остановке
там где только что был, где зернистая от дождя
мостовая ещё дымилась, от датировки
воздержусь, а что до сезона был месяц май,
неужели ты? ты скользнула взглядом поверх сидящих
и поймала мой, и 37-ой трамвай
дёрнув затормозил, и съехал твой синий плащик,
обнажая детскую шею, и я сошёл,
пробуждаясь одновременно, как бы по ходу
неужели ты твердить продолжая и валидол
в темноте пытаясь нашарить, ни про погоду,
ни который день не зная, хотя бы год,
ты спала так тихо и далеко, что, боясь коснуться,
студиозус, вдогонку крикнул, ты идиот,
на одном трамвае ездить и разминуться,
заворачивающим всё время куда-то вбок
на Лефортово, а тебе как всегда направо,
и кому через бездну лет дребезжит звонок
или что там, мобильник? — неважно — не стой, раззява,
на путях, если будущего не знаешь! — со сна
так я думал впотьмах, и ты была рядом, рядом,
незнакомка с 37-го — жено, ты ли? — жена,
и ещё было что-то, что словом не схватишь, взглядом
хватким не углядишь, но это присутствовало
как бы знак неизбежности, что ли, и весть обоим
и дышало в стекло, и прикидывало число
равное четырём пятакам или двум оболам,
ибо время элегий римских-неримских прошло, а срок
предстояния что ни утро короче на ночь,
но когда я вижу твоё лицо и седой висок
с жилкой бьющейся, дорогая, ты веришь, напрочь
отступает всё — усталость, года, невроз,
систолы нарастающей старости и хворобы —
всё уходит, только запах твоих волос
вызывающе под рукой размётанных, чтобы
тайно срезать их как закладку про чёрный день
в драгоценную книгу-оберег, запах, он лишь
держит то, что провеяло там, и куда ни день
эту книгу, до спазм вдыхаешь её, мусолишь
как завет, и хотя не раз не два прочитал,
по стиху заучивая, она всё равно загадка
и сама по себе и конечно ещё финал,
до которого не дойдёт никогда закладка,
потому что финала нет, вообще нет слов,
это род депрессии, пустокипение мозговое:
поздновато встретились? но ведь встретились, а любов,
как тов. Сталин писал, побеждает и всё такое,
и одна надежда, что не упёрты у нас вожди
и дадут умереть своей смертью в своей постели,
чем не льгота, когда бы не роковая дыра впереди,
Господи, говорю, неужели Ты здесь, неужели
шанс даёшь, вот и парки Твои поустали, поди,
пряжу прясть незаметную — разве она не прореха ль? —
но подруга со мной, на заре Ты её не буди,
на заре она сладко так спит, и трамвай уехал