ЧАСТЬ I. Э Т, А П

Злой ветер врывается в щели вагона.
Мой внутренний стон не услышит конвой.
Бежит паучок по решётке оконной.
Я вижу его, ну, а значит — живой.

Этапная вонь уже въелась под кожу.
От мерзкой баланды воротит нутро.
И даже сейчас я не верю, что может
в момент человек превратиться в zero.

Ритмично считаю вагонные стыки,
сверяя по ним еле слышимый пульс.
И слушаю молча соседа — адыга,
что боле не свидится с дочкой Айгуль.

Тягучей липучкою тянется время.
Без всякой причины слезятся глаза.
И вспомнить пытаюсь я партию Гремина,
что слушал в Большом лишь полгода назад.

За что оказался в клетушке вагонной,
и пнула страна, как под дых, сапогом?
Ужель мой отец воевал в Первой Конной
за то, чтобы сын стал народным врагом?

Потупило взор в грязный пол правосудье.
Во рту не хватает десятка зубов.
И бьётся беспечное сердце за грудью,
толчками сближаясь с державой рабов.

Мне властью отмерены годы забвенья.
Не верится в то, что останусь живым.
Да на сердце камнем свалились сомненья,
и рвутся надежды как сгнившие швы.

Навряд ли я справлюсь с душевным некрозом,
ведь вырван из мира, как с корнем сорняк.
И щемит внутри от гудков паровоза,
что тащит в бездонную яму меня.

А вот и тупик у заснеженных елей.
Вокруг суета и рычанье собак.
Колонною по-шесть — навстречу метели.
И в белой шуге леденеет судьба…

ЧАСТЬ II. ВОЗВРАЩЕНИЕ С ВОЙНЫ

Из зоны — на фронт. И треть года в штрафроте
я кровью свой срок отмывал до конца.
Пехотный майор, что уселся напротив,
увидев награды мои — спал с лица.

Чего ты буравишь глазами медяшки?
Им пара тяжёлых ранений цена.
И я улыбаюсь майору с натяжкой
да радуюсь сладкой свободе сполна.

Мелькают в окне перелески и пашни.
Чернущими стаями в небе грачи.
Да, мне повезло не попасть в списки павших,
вот только опухшая память кричит

о вырванной вере за зоной Гулага,
о съеденных жизнях в пастях рудников,
о цвете кровавом советского флага,
о власти, похожей на стаю волков.

И я возвращаюсь туда, где когда-то
был счастлив беспечно и верил вождям.
Враг нации, ставший советским солдатом,
как кукла в театре, что сняли с гвоздя.

Смогу ли Отчизну простить — я не знаю…
Её покаянье — мои ордена.
Однажды в таком же вот солнечном мае
меня превратила в изгоя страна.

Потру по гудящим вискам кулаками.
Мне тридцать всего, ан, не в меру седой.
И вновь за Победу я пью с мужиками,
смывая досаду живою водой.

Парит паровоз на пустом полустанке.
Дурманит от запаха майской листвы.
Даст Бог, я теперь расцвету на гражданке,
всё прошлое сбросив в ладони Москвы.

И прожитых лет вдруг рассыпется бисер,
который не сможет склевать вороньё.
Вот только в горе неотправленных писем
на строчки разорвано сердце моё.