Ей говорили: «Не плачьте, он не жилец,
раз получился таким, то чего жалеть.
Будут еще ребятишки, возможно, два.
Зря вы, мамаша, — мучения продлевать».
Месяц без отдыха. Силы-то где брала?
Так закипала — как яростная смола.
Не на иконы молилась — на докторов.
Самаритяне тянулись, сдавали кровь.
Кровь была красная-красная, словно кхмер.
Мальчик и плакать как следует не умел.
Мальчик лежал в барокамере и молчал,
прямо почти гуманоид в косых лучах,
прямо небесный посланник за просто так.
«Только бы мне от любви не снесло чердак».
Дома сибирский мужик и сибирский кот.
Ей говорили: «Смотрите, какой урод.
Против природы ты, матушка, не попрешь.
Сын, как бразильская бабочка, синекож.
Нужен кому, если честно, такой хомут?
Долго, голубушка, бабочки не живут.
Век мотылька — два лазоревых взмаха сна».
Ей говорили: «Светило приедет к нам.
Вроде светило, и вроде бы из Москвы».
Ей говорили: «Проси», ей хотелось выть.
Вне своей собственной маленькой головы,
в голос, истошно и ранено, словно выпь.
Время в больнице застиранное до дыр.
Нет понедельника, пятницы, нет среды.
Есть бесконечная длинная полоса.
То ли бинта, то ли взлетная, как сказать.
Это сейчас — нежным сердцем жуёшь стекло.
Это потом: «Ну вот надо же, повезло.
Боже-ты-господи, магия, колдунство.
Дай вам здоровьичка, благ и всего-всего».
Машет сибирскому мужу рукой: «Иду».
Бог остается. Он курит. И он в аду.
Бражник садится на глаженый снег плеча.
Богу чертовски подходит халат врача.