Здравствуй, моя дорогая Л.
Я наконец-то тебе пишу. Честно, немножечко приболел, в ухе гудит посторонний шум, словно соседи достали дрель.
Горло прополисом полощу.
А на дворе-то какой апрель,
и у апреля какой прищур.
Думаешь, что я тебя забыл? Нет, не дождёшься, отставить ныть.
Даже когда заедает быт, знаешь, мне страшные снятся сны.
Может, логичней ругать вино, может, повинна во всём болезнь.
Снится: ни рук у меня, ни ног, и я качусь в заповедный лес по кровеносной сети корней, мхам, изумрудным и голубым.
Тянут тентакли свои ко мне жуткие призраки из глубин.
Смрад поднимается из болот.
Череп лосиный да ведьмин круг.
Я бы вступил с ними в диалог, но у меня нет ни ног, ни рук.
Есть только хлебная голова, глазок цукаты, румяный край.
Я — колобок или каравай, значит, все могут меня сожрать.
Кто будет в споры вступать с едой?
Кости травы подо мной хрустят, голых деревьев встаёт кордон.
Я бы расплакался, как дитя, только и плакать я не могу.
Челюсти клацают, лезет шерсть.
Я посмотрел бы в лицо врагу, если лицо у вражины есть,
в чем сомневаюсь, ведь там — пробел,
лютая бездна, кромешный мрак.
Так что, моя дорогая Л., как-то безрадостно,
как-то так.

***
Здравствуй, мой милый тревожный К.
Ты там давай, не сходи с ума.
Я уже месяц как жду звонка.
Ты говорил, что наступит март, выглянет солнце, придёт тепло.
День станет долог, а вечер бел.
Ты напиши мне, что скажет лор, вдруг посоветует что тебе.
Будешь здоров, как индийский слон.
Время иных: что ни тест, то краш.
Знаешь, мне снится дурацкий сон (это обмен такой, дашь на дашь): будто бегу я в огромный лес
узкой тропинкой в глухой ночи,
и мне ужасно охота есть,
и у меня в животе урчит.
Ребра торчат, что твои ножи, лапы утоплены в перегной.
Мне надо выжить, мне надо жить, только вопрос — а какой ценой.
Хвост заметает метлой следы, рыжей щетиной свалялся мех.
Чувствую кожей, что близко ты, слышу сухой и надсадный смех.
Чур меня, нечисть гнилая, чур.
Филины ухают из дупла: «ты бы кричала»,
и я кричу, но получается только лай.
И никакого спасенья нет. Месяц жужжит как зловещий дрон,
и я шарахаюсь от теней, словно от бабок с пустым ведром.
Древний как ужас,
как ад горяч,
толстый как первый боец сумо, катится в речку сусечный мяч,
рыщет по чаще пшеничный монстр.
В жадной утробе его — медведь, волчики, зайцы и шесть птенцов.
Знаешь, ты лучше быстрей ответь.
Я же волнуюсь, в конце концов.

***
К. нарезает себе лимон.
Л. закрывает зависший Word.
Листьями пахнет её письмо.
Выпечкой пахнет письмо его.