Игорь старательно избегал её взгляда, а она смотрела на него, казалось бы, спокойно и ждала. Чего? Что он скажет нечто важное и по-существу, и это важное сможет всё изменить, повернуть вспять, поможет забыть частые, бессмысленные ссоры при редких встречах, забыть ворохи обещаний, тре-патни и вранья?..
Она улыбнулась горько и печально…
Он продолжал говорить о своих проблемах. А она слышала только
отдельные слова и совершенно не улавливала смысла. А в памяти, каким-то странным образом всплыл далекий, почти пятнадцатилетней давности вечер — весенний и теплый. Странно, подумала она. Именно сейчас, когда вокруг
пасмурно и серо, когда происходит это мучительное расставание, когда впереди лишь эмигрантское одиночество почти двадцатипятилетней женщины, память воскресила тот вечер, веселый голос отца, вернувшегося из командировки, низкий баритон папиного друга, пришедшего неожиданно в гости и заразительно-радостный, искренний смех матери…
… Может это и есть защитная реакция организма, подумала она. Когда
хочется закричать, ударить его изо всех сил по бритой физиономии и бежать от этих чужих улиц, чужих домов и лиц. Бежать, чтобы не слышать, не видеть и не жить. А память вдруг подбрасывает тебе спасительную нить, за которую ты с благодарностью хватаешься и в итоге оказывается, что ты, как воспитанный и благоразумный человек, спокойно стоишь на безлюдной улице и слушаешь человека, которого любила и который тебя предал…

…Она усмехнулась собственному глубокомыслию и вновь вернулась в тот весенний вечер, в тепло родительского дома и шумному застолью. На
короткое мгновение ей показалось, что она окунулась в ванну с теплой водой…

…В просторных холщовых брюках, в майке с короткими рукавами, под
которой едва угадывалась наметившаяся грудь, с короткой стрижкой темных волос, обрамлявших узкое, почти аскетичное лицо с большими карими
глазами, она больше напоминала юношу, чем девушку, переступившую порог четырнадцатилетия.
…Она пошла навстречу отцу, вернувшемуся из командировки, поцеловала
в небритую щеку и протянула его другу свою узкую ладонь.
— Как нас зовут, молодой человек? — полушутя-полусерьезно спросил он.
— А мы девушки! — вступился отец. — И без оскорблений, Анатолий
Семёнович. Пожалуйста!
Анатолий Семёнович торопливо выпустил её руку, а в это время в
комнату вошла смеющаяся мама. Они обнялись, расцеловались, прошли на кухню, потом стали, как говорится, совместными усилиями накрывать стол,
и мама всё рассказывала, что после Верки, старшей на два года охломонши,
которая и сейчас шляется неизвестно где, она мечтала о сыне, у которого
верхняя часть лица была бы папина, а нижняя её, мамина, но вот родилась она и действительно очень похожа на мальчишку… И мама развела руками…
— Но я её всё равно очень люблю! — сказала мама растроганно и
поцеловала дочь.
Анатолий Семёнович посмотрел на неё и улыбнулся, и ей показалось,
что в его взгляде было нечто большее, чем просто мужское любопытство…
… Ночью Верка юркнула к сестре под одеяло, лениво поинтересовалась гостем, занявшим её комнату, вздохнула пару раз мечтательно и томно и
сразу заснула. А ей стало грустно. Хотелось рассказать Верке про Анатолия
Семёновича, про крохотного деревянного мышонка, которого он ей
подарил, про приглашение приехать к нему на зимние каникулы и про то, как
он неожиданно поцеловал её пропахшими табаком губами… Но слушать было некому. Верка крепко спала, в доме было тепло и тихо, и наступавшая взрослая жизнь казалась прекрасной…
Деревянного мышонка она потеряла, когда переезжали на другую
квартиру. Она плакала, а мама кричала из коридора:
— Растяпа. Ничего толком не можешь сделать. Всё у тебя куда-то
пропадает: то карандаши, то авторучки, то комсомольский значок. Ты хоть запоминай, куда что кладёшь…
— Да ладно тебе, — вмешался папа.
— Она летает, — вклинилась Верка. — Она в мечтах… — И стала кривляться,
изображать то ли птицу, то ли самолёт, и получила от отца по заднице. А она по-прежнему сидела в своей комнате и давилась слезами…

… Анатолия Семёновича она случайно встретила спустя почти десять лет на одной из центральных улиц Тель-Авива. Он слабо улыбнулся и даже не решился пожать ей руку. Он выглядел неожиданно старым, уставшим и растерянным, хотя им с отцом было чуть больше шестидесяти… Она поинтересовалась его делами, силясь вспомнить имя-отчество, и он стал долго и нудно рассказывать о том, что он не удел, что тяжело болеет жена, что дети разъехались кто куда, а он пытается и пытается…
«И я всё пытаюсь, подумала она, собрать осколки…»
— Не получается, — вздохнул Анатолий Семёнович и ушёл…
… — Не получается, — услышала она голос Игоря и вернулась к
действительности. — Не получается, — повторил он, поглядывая в конец улицы, где мог появиться автобус. — Работаю, как раб, за эти насчастные полтора куска. Кручусь как белка в колесе. Работа, дом, будь он неладен, бегу к тебе и уже к одиннадцати валюсь с ног, а вставать в шесть… Нет даже минуты,
чтобы осмотреться, найти каких-то людей, подумать о собственной профессии…
«…Неужели я долеталась, подумала она.»
- У меня нет времени нормально, хотя бы несколько часов пообщаться с собственным ребёнком. Ухожу — она спит, прихожу — она спит… Мне жалко
её!..
— Жалко, — согласилась она и горькая усмешка мелькнула на её губах.
— Да, жалко, — почти возмутился он, ничего не поняв, слыша только
самого себя. — И твоя ирония совершенно неуместна. Тебе, между прочим, полегче, чем многим. Ты одна, никаких обязательств, с языком, слава Богу,
всё хорошо, работаешь, ходишь на курсы — чего ещё? Да, я всё прекрасно понимаю - приехали вместе, ты хотела быть рядом, ты ни на что не
претендуешь, но я-то, я не выдерживаю. Я же живой человек. Какие-то хмыри квартиры покупают, на машинах уже разъезжают, а я не могу себе дешёвые
брюки купить. Господи! Ты же прекрасно знаешь — я весь в долгах, и конца
этому не видно…
— Я могу дать тебе денег, — сказала она почти с жалостью и добавила: — У
меня немного есть…
— Да не нужны мне твои деньги, — воскликнул он. — Не о них речь.
«…А о чём, подумала она. О том, что моя жизнь, которая казалась мне
восхитительно неповторимой, так неуклюже складывается и становится похожей на страницы из бездарных бульварных романов?..»
— А о чём? —  спросила она.
Он молчал.
— Ты хочешь, чтобы мы перестали видеться? Да? Ты не будешь больше приходить? Никогда?
— Ну, почему никогда, — сказал он. Я буду звонить, иногда заглядывать.
Но… И поверь. Не надо делать из этого трагедию. Это жизнь, понимаешь?
Ради Бога, только не плачь!..
«…Верка!.. Верка, сестренка, где ты… — Это кричала её душа, но голос
молчал и глаза были сухими… — Верка, ты же учила меня, что в таких ситуациях, когда мужики паскудно ведут себя, то сразу надо бить его по яйцам, и когда он согнётся, глотая воздух, врезать коленом по губам, чтобы захлебнулся, сучий потрох, собственной кровью и зубами… Где ты, Верка…»
— Пожалуйста, не плачь, — повторил он.
— А я и не плачу, - сказала она почти спокойно.
— Вот и хорошо, — заключил он. — Я поеду. Поздно. Как раз мой автобус.
Четвёртый уже…
— Считал, — сказала она.
— Я позвоню.
Он вошёл в автобус, показал водителю проездной билет, сел у окна и не
оглянулся…
…Был поздний прохладный январский вечер. Редкие прохожие
торопились по домам — дальние раскаты грома предупреждали о дожде. У автобусной остановки, где она продолжала сидеть, притормозила машина и,
сидевшая рядом с водителем женщина обратилась к ней с вопросом на плохом иврите. Она ответила на русском, обьяснила как проехать на
нужную улицу и вдруг спросила:
— Скажите пожалуйста, вы давно купили машину?
— Да гори она синим огнём эта машина, — ответила женщина. — Из
долгов не вылезаем.
— Что ты заводишься, — вмешался мужчина. — Расскажи ещё, что на обед
ела.
— Ладно, поехали, — махнула на него рукой женщина.
Начался дождь. Она поднялась, пошла к своему дому, вошла в подьезд.
Обернулась, прислонилась к стене, устало прикрыла глаза, будто
прислушиваясь к чему-то — то ли шуму дождя, то ли пустоте внутри себя…
В квартире, обставленной скудно, но уютно, она сняла куртку, бросила
на диван, включила телевизор, прошла в ванную, отодвинула в угол таз с
бельём, глянула на себя в зеркало, затем пошла на кухню, положила в раковину грязную посуду и вернулась в комнату.
На экране телевизора очередной американский герой страстно целовал
очередную героиню.
За окном лил дождь. Улица и дворик были пусты. Тоска и безысходность
заполнили комнату, и она заплакала. Плакала она громко, навзрыд, воя и царапая окно. И столько горя и боли было в её бессвязных словах, столько
невысказанной обиды, не растраченной страсти, что казалось стенает по неудачной судьбе семидесятилетняя старуха, а не молодая женщина. А ведь
она была совсем ещё молода — ей в декабре исполнилось двадцать пять…
Настойчивые телефонные звонки вернули её к действительности. Она
откашлялась, высморкалась, вздохнула, подняла трубку.
— Да, я вас слушаю.
— Привет, Моше, — послышался мужской голос. — Как дела?
— Вы ошиблись, — сказала она и положила трубку.
На улице погода разыгралась вовсю — лил дождь, гремел гром и сверкала
молния.
— Не Израиль, а Сибирь, — проворчала она, выходя из комнаты. Вновь
раздался телефонный звонок.
— Моше? — спросил тот же голос.
— Я же вам обьяснила — вы ошиблись. Уточните номер.
— У кого я буду уточнять? — весело поинтересовались на другом конце
провода.
— Не знаю. До свиданья.
Она скинула туфли, надела мягкую домашнюю обувь, плюхнулась на
диван и уставилась в телевизор.
Вновь раздались звонки. Только после пятого, она подняла трубку и
сказала:
— Моше слушает.
В трубке раздался смех — весёлый и искренний. Она невольно улыбнулась.
— Ну?
— Я решил не уточнять, — сказал голос и неожиданно спросил: — Ты
плакала?
— Да, то есть нет, — поспешно поправилась она.
— Тебе плохо?
— Мне хорошо, — резко ответила она. — До свиданья.
— Ты действительно плакала. Мне очень жаль…
— Откуда ты занешь?
— Я чувствую… Успокойся. Пожалуйста.
— Чего ты хочешь?
— Помочь и больше ничего.
— Мне помощь не нужна. Надеюсь, ты не работник министерства
абсорбции?
— Давай поедем куда-нибудь…
— Чего?!
— Впереди два выходных дня — пятница и суббота. Ты могла бы
отдохнуть. Увидеть что-то новое…
Голос его звучал по-дружески тепло и доверительно и досада, которая охватила её с самого начала, вдруг растаяла и исчезла.
— Ты меня слышишь?
— Что? — встрепенулась она.
— Ты в пятницу работаешь?
— Нет.
— Вот и хорошо, — сказал он. - Называй свой адрес. Я сейчас приеду и
на месте всё решим… Что ты молчишь?
— Ты … Ты это серьезно?
— Конечно. Говори, я слушаю.
— Арлозоров, дом пятнадцать, квартира четыре. Таня.
— …четыре, Таня, — повторил он её последние слова. — Я буду через десять
минут. Зовут меня Арье. Всё…
Послышались гудки. Таня как во сне положила трубку, всё ещё не веря,
что это именно она несколько секунд назад разговаривала с незнакомым мужчиной и даже согласилась каким-то образом провести с ним время.
Чудеса да и только. Она тряхнула головой, вздохнула, засунула руки в
карманы брюк и стала раскачиваться взад-вперёд.
— Так, так, так, — пробормотала она. — Начинаем новую жизнь.
Телефонные знакомства, короткие встречи, одноразовые мужчины… Лихо.
И вдруг спохватилась. Бросилась к журнальному столику, сгребла в охапку
трусики, бюстгальтер, носки, зашвырнула в шкаф, переодела кофточку, застыла у зеркала, торопливо навела уточняющие штрихи, как всегда осталась недовольна, подвинула кресло на середину комнаты, села и стала ждать.
И дождалась. Арье появился через десять минут -деловой, обаятельный и
целеустремлённый. Он не представлялся, не заглядывал философски-
глубокомысленно в глаза и не окидывал взором её фигуру. Он вошёл,
посмотрел на неё, улыбнулся и сказал, как говорят очень близкие люди:
— Вот и я.
— Что надо делать? — задала окончательно глупый вопрос Таня.
Арье засмеялся. Она виновато улыбнулась и развела руками.
— Собираться, — сказал он. — По-армейски быстро и четко. Только самое
необходимое. И не забудь взять купальник. Мы летим в Эйлат…
…И они действительно прилетели в Эйлат, который своим ранним
рассветом, тёплым утром, нежным, чуть холодноватым морем, желто-розовым песком пляжей и пока ещё сонными зданиями гостиниц покорил её сердце. Арье, незнакомый, фактически чужой человек в одночасье ставший близким, почти родным, шёл рядом, рассказывал какие-то забавные истории о
своих друзьях, об Эйлате, о домах, которых ещё несколько лет назад просто не было, о встречах с разными людьми и непрестанно шутил. Она смеялась,
удивляясь тому, что уже не помнила, когда вот так искренне и радостно отдавалась веселью — просто так, потому что хорошее утро, потому что начинается день, потому что легко и интересно рядом с этим симпатичным человеком.
«…А может быть ничего этого нет? Может быть, всё это ей только снится
и всё это ещё одна насмешка судьбы?..»
…Они пили кофе, завтракали, знакомились с его приятелями, случайно оказавшимися здесь. Она купалась, а он ёжился в своём легком пиджаке,
с улыбкой смотрел, как она выходит из воды и торопился накинуть ей на плечи полотенце…
«Странно, странно, странно, думала она. Я почти обнажена, он подаёт мне
полотенце и даже не делает попыток обнять, прикоснуться, остановить то мгновение близости, которое обязательно наступает между мужчиной и
женщиной в такие минуты… Странно, странно, странно, думала она,
пытаясь хоть как-то перехватить его любопытный взгляд, его жест, его желание.»
Они обедали в кругу приятелей, пили легкое вино и рассказывали друг
другу всякие байки. «Танья, Таньюша, Таньюшечка!..», — склоняли
израильтяне на разные лады. Она смеялась. Смеялась и танцевала. Танцевала с Арье, с Шимоном, с Бени, с Меиром, и ещё с какими-то людьми — милыми
и не назойливыми.

«…Господи, не сон ли это…»

Был второй час ночи, когда он проводил её в номер, пожелал спокойной ночи и ушёл. Она осталась одна — усталая и счастливая, чуточку пьяная и
готовая к любви. Но его не было. Она приняла ванну, накинула лёгкий коротенький халат, поглядела из окна на ночной Эйлат, легла на большую двухспальную кровать…
Он не приходил.
Она поднялась, выглянула в коридор, вернулась, оставив дверь не
запертой, легла под одеяло и хитрым, чуть напуганным зверьком уставилась на дверь…
Она не открылась и никто не вошёл.
Он разбудил её телефонным звонком, сообщив, что утро давно наступило, что светит солнце, что ей, коренной южанке, давно пора нырнуть в
прозрачные воды Красного моря и что вообще она ведёт себя бестактно,
потому что он с семи утра на ногах, сделал часовую гимнастику, дважды
отменял завтрак и так страшно соскучился, что не выдержит более пяти минут, если не увидит её обалденно красивые глаза…
Она рассмеялась, выпорхнула — да, да, именно выпорхнула — из-под
одеяла, скинула халатик и бросилась в ванную.
«Господи, думала она, стоя под тёплыми струями воды. Не сон ли это?..»
Субботний день был неповторимым — они ездили с друзьями в пещеры,
пили ликёр у знаменитого художника, слушали прекрасного русского
певца-репатрианта, который угощал всех водкой, катались на велосипедах и
разговаривали, шутили и улыбались, перехватывая взгляды друг друга…
Вечером в ресторане за ужином — за прощальным ужином, подумала она, —
они почти не разговаривали. Тень нежной грусти печальной нотой
окрашивал этот последний вечер. Он пригласил её танцевать, не сказав при этом ни слова, — взглядом, едва уловимым жестом. Она подошла, прижалась к нему, да так и замерла — от внезапно нахлынувших чувств, от волнения и нежности…
Арье чувствовал на лице её горячее дыхание, прикосновение ресниц и нежно, словно боялся спугнуть нарождающееся чувство, касался её щеки
губами. Кончалась суббота. Кончался день. Кончался этот странный
двухдневный отпуск, этот удивительно сказочный праздник…
Что-то безвозвратно дорогое оставалось в этом залитом огнями
прекрасном городе, где жили милые добрые люди, где писал свои картины талантливый художник, где пил водку и замечательно пел репатриант из России…
… Она стояла в дверях своей квартиры — красивая, радостно-грустная — и
прижимала к груди роскошный букет. Он легонько подтолкнул её в плечо,
прикоснулся кончиками пальцев к её щеке и закрыл дверь…
Она оглядела свою квартиру, решительно шагнула в комнату, поставила цветы в вазу, включила телевизор на музыкальный канал и начала
перестановку. Диван к окну, поближе к свету, журнальный столик сюда, кресло в угол, и шкаф… Ну, поднатужились, поехали. Вот так вот… Затем она перестирала бельё, вернулась в комнату, открыла сумку, порылась в ней в поисках чего-то и не смогла найти. Порылась ещё… Нет.
— О Господи! — вырвалось у неё. — Дура, дура, дура!..
Как же она могла, как она могла?! Всю жизнь, всю свою бессмысленную
жизнь она оставляла всё напоследок, на последнюю минуту, секунду,
какой-то миг. Идиотка! Ну почему, почему, почему надо было записывать его телефон на салфетке, на вшивой ресторанной салфетке, которую кто-то
убрал, куда-то дел или просто выкинул…
Господи! Почему же я такая несчастная?!.
Она устало опустилась на диван и тихо заплакала…

Проснулась она от яркого солнца, от того тепла, которое лилось в
комнату. Было на удивление легко и спокойно, светло и радостно. Что это с ней было? И было ли вообще? Не сон ли это?
Она взглянула на журнальный столик — прекрасный букет искрился в солнечных лучах. Было, подумала она и улыбнулась.
В прихожей слабо зазвенел телефон. Она повернулась на звук и, продолжая улыбаться, прислушалась. Второй гудок, третий… Действительно всё было, ещё раз подумала она. Или, всё-таки, мне это только показалось? Только привиделось? Только почудилось?..

Ефим Абрамов тел. +(972)-8−8555250, 050−4726−921
© Все права принадлежат автору.