Я лежал на маминой кровати, с такими строганными, деревянными и крашенными кругляшками, за которые так и хотелось схватиться, ну и полететь. Кровать была высокой и матрац был, как перина, от того тело плыло и было в невесомости от этакой мягкости, ну и мне, как спортсмену, привыкшему к разным обстоятельствам лежания — было непривычно приятно. Такой комфорт был мне положен из-за того, что «злыми людьми»" была перебита, мне гортань. Ну это такое важное место у человека для глотаниях, пения и прочего, нужная штуковина, — подумал я
Мама, как всегда была необыкновенно чутка, добра и весела, тревогу прятала куда-то, меж складок платьев. Что-то говорила на своем обворожительно вкусным и тонком диалекте «Киевлянки». Так-шо я улыбался, смотрел в окно, приподнимая подушку. На улице было немного пасмурно, было начало лета, но оно никак не хотело отдавать своё тепло, все чего-то ждало. Я смотрел, напрягаясь уголками глаз о случившемся, как тучи проворно меняли свои формы. А при открытой форточке «хрущёвской» бесплатной квартиры, слышалось стрекотание неугомонных птиц, всецело поглощённых заботой о своих пернатых семьях. Они надежно создавали то, что будет трещать и верещать, услаждая слуг двуногих, и в следующем году и никто и никогда не задумывался — как им и в дождь и жару — нести свои генетические обязанности, видимо, наделенные им великим и неизвестным Господом, которого все знали и почитали. Особую роль отнесем его служителям, так при помощи любви к нему — они неплохо жили.
Переживания, немного травмированные ниспадающей температурой молодого спортивного тела, сменялись вкусными блюдами моей мамы. Операции не будет, — думал я, уволакивая соки, и мятую картошку в своё внутренне пространство, где им было уготовано место. Горло болело и не болело, но уж очень не хотелось видеть врачей, почему-то в серых или грязно-серых хирургических халатах, готовых использовать свои острые ножички для помощи людям. Слово-то какое врач, и кто его придумал, ну доктор — понятно, тот лечит, а врач, то ли грач, то ли рвач, то ли с… ой…
Я провалился в сон. Сон был такой же лёгкий и мягкий, как пух молодой овечки. Интересно, а какой пух молодой овечки… Молодой организм, снабжённый любовью мамы, добротой папы, божественными началами, был готов побороть любую инфекцию и самые тяжелые телесные недоразумения, появляющиеся на пути сердобольно-меркантильного общества.
Его мысли занесло в прошлое, приведшее его на лоно кровати своей мамы.

…
Он зашел в известный яркому населению Москвы, пивной бар «ПИНОЧЕТ», которые недалеко от «Сокола» — ну кто его не знал, тот не был знаком с призраками современного корабля, получившего названия от «пивной бар напротив кинотеатра Чайка» — Бахуса-автоматостроения в пивной промышлености. Это был реальный призрак, была еще «Яма», но это ближе к центру, на Столешниковом, и там было темновато, а принцип был один и тот же, все для людей интеллигентного сложения ума, имеющие понимание в автоматизации процесса жизнеутверждения и самопожертвования ради вкуса пивных дрожжей, смешанных с алкоголем, последнее по разным утверждениям не давало или давало здоровье, но рекламировалось во всех существующих фильмах, что говорило о целесообразности его употребления или затрат на рекламу.
После целого дня беготни в поисках работы, таская тяжелый желтый кожаный портфель, набитый всеми возможными и невозможными документами, он добрался до него, такого желанного и так заманчиво завлекающего людей процесса втягивания, ну как типа «воронки» людей, употребляющих пиво. Одет он был в замшевую куртку, замшевые ботинки, джинсы «Левайс». Зайдя в бар, он взял три кружки двадцатикопеечного пива, из автомата, стоящего прямо при входе, ласково улыбающемуся каждому входящему. Нашел свободный высокий столик, и медленно стал попивать пиво того времени, с недостаточным алкоголем и разбавленное, видимо, хорошей родниковой с гор Боржоми, водой. И потому вкус его был сладок и не горек, как сейчас и не шибало оно по мозгам, а так слегка, даже после пяти кружек, можно было не чувствовать себя нетрезвым, а полюбившим весь мир. Такого пива больше уже не делают, так как всё, что сейчас производят в подпольных заводах, смешанное с пивом из-за «бугра», все это суррогатное пойло нельзя давать даже врагам, от него вылезут глаза и пойдут плясать злые мысли.
К пиву он взял горсть соленых сушек и хрустя ими думал о том, что его ждет и какие новости преподнесет ему Господь с его неразлучной Судьбой. К столику подошли несколько молодых людей.
— Привет, можно ли бросить кости рядом с его почтением, сказал один, слегка черноватый, со взглядом хитрой камбалы, иронизирую само почтение.
— От чего же нет, конечно пристраивайтесь, — улыбчиво ответил я. Столики были высокие и стульев не предусматривалось.
— Погода классная, так и шепчет, займи и выпей, — заговорил второй, шевеля пухлыми губками — губы шевелились отдельно от слов
— Ты прав, она не шепчет, она зовет, она мАнит, — налей и не трезвей, — подхватил разговор третий, низкого роста и едва торчащая его голова была едва видна над столом.
— Отдыхаете? — спросил я, доверяя бурной жизни проснувшихся неандертальцев
— Ну, а что делать трудящимся людям, — сказал первый и незаметно обсматривал меня с ног до головы.
— Кто не курит и не пьет — тот здоровеньким помрет — сказала голова над столом.
— Да и это точно, — сказал я, точно и помрет, то есть да упокоится душа его и похоронят его в гробу обитым красным кружевами, чего он так и не мог понять почему красными, а не лиловыми или зелеными, что больше напоминало добро и ласку.
— А у нас было или есть, сейчас принесу, — и первый взметнулся куда-то ввысь, под прокопченный сигаретным дымом, желтоватый потолок. И…, возвращаясь откуда из «поднебесной» неся «в запазухе» крохотную часть жидкости, если считать весь потребляемый человеком алкоголь. И потому радости не было начала и конца, ведь это была всего лишь кроха. Все ярко улыбались в предчувствии ухода из реальной действительности в тот заманчивый мир, где живут здоровые, богатые и добрые люди, с огромным количеством денег без процентов, коллекторов и банков.
— Давай, вздрогнем, — и первый разлил в пиво бутылку водки, что добавило содержимое каждой кружки на 125 граммов.
— Давайте, обрадовался я новой компании, — тогда еще не понимая к чему ведут необдуманные поступки молодых людей, по знакомству с незнакомыми людьми.

После первой кружки ядреного «ерша», все куда-то поплыло, разговор становился прибрежным шумом откатывающегося прибоя, накатывающим на меня. Обязательства и то, что меня ждет дома мама и папа — исчезли в тумане «человеческой юности». Розовый «пивбар» стал по настоящему уникальным аквариумом без стекол, где плавали люди, ходили туда-сюда, сновали, несли креветки и соленые баранки. Мои «новые друзья» улыбались и я им в ответ. Я даже не помню и не знал их имен. Был первый, второй, третий — ниже всех и всем по плечи, такой коренастый, типа «шахи».
— Ну что, как ты себя чувствуешь? — обратился третий коренастый и маленький, его глаза торчали в разные стороны или мне так казалось. Рядом стояли двое его друзей, нежно обнимая губами пивные кружки6 будто пиявки, только губы у них были красные, а не черные.
— Я, ну вроде, как ничего, — прижимая свой портфель к груди, это незамысловатая идея была рождена не мной. Считалось, что, что-то ценное надо прижимать к груди и тогда оно не пропадет. Кто и когда это придумал неизвестно. Вспомним женщин, закрывающим свои груди, руками, ну тут дело понятное — размышлял я, но тут портфель и груди. Да, скрещенные на груди руки — означали защиту.
— Слушай, — обратился ко мне первый, кажется с небольшими усиками, едва пробивающими себе путь на улицу на теле лица. Знаешь, а поедем к нам в гости, ты знаешь, можем искупаться, возьмем немного поесть и выпить пару бутылок сухого. Подышим воздухом, — при этом он сделал гримасу, что здесь в ПИНОЧЕТЕ можно быть только в противогазе, от всех поражающих воздушных газов.
— А чё, что мы, мы все можем, мы коня стреножим и мустанга остановим, если надо мы плывем, если надо ходим, — что-то несуразное пролепетал я, и наша четверка опиночетившихся людей, пошла на трамвай. Доехали быстро.

Перед нами расстилалась полянка свежих травянистых растений, видимо здесь не было животных и трава была не обкусана, и не было «мин», вляпываясь в которые мы говорим разные слова, которые не надо слушать детям. образующих ковер перед речкой, которая медленно текла в неизвестные края, образуя своеобразный ландшафт очаровательной природы. Был август и солнце еще грело, мы уселись на небольшом бугорке. Была тишина.
Мы присели на пригорке, был красивый вид. Второй открыл зубом пластиковую пробку бутылки, я смотрел на него, ни о чем не думаю и ничего не понимая, возможно та часть спиртообразного вещества попавшего в мою кружку, была «ядом гюрзы», но я реально плыл, плыло все вокруг, травки. Хотелось лечь, но чтобы не лечь — я, покачиваясь маятником, встал.
Тупой яркий проблеск сознания метнулся и сфотографировал зеленую травку, удар ногой первого, пришелся прямо в гортань, что-то хрустнуло, я отчетливо слышал это, мое тело пошло назад, как-то колыхнулось в области спины, я пытался ухватиться за несуществующие ветки деревьев и чьи-то руки, но все это было миражом. Пока я летел, кто-то ударил меня еще в пах и в бок, так что тело болтыхалсоь в воздухе воздушным шариком без воздуха.
Я упал спиной на траву, меня начали бить ногами, я отчетливо слышал и чувствовал тупые удары одетыми в обувь, ногами по голове, туловищу. После этого я окончательно потерял сознание.
Вокруг меня копошилась троица «друзей». Один снимал джинсы, второй примерял куртку, третий решил носить мою обувь. Рядом они разожгли костер, чтобы не замерзнуть, вечерело. Я лежал абсолютно голый. В костре догорали остатки моих документов. Кто-то подтолкнул меня к речке, ясно было, что набежавшая волна заберет меня в глубокие и непрозрачные воды и унесет мое тело в неизвестность и только спустя два-три дня я появлюсь на речной поверхности. Мой портфель проплывал кораблем — рядом, оставив свое содержимое костру, пожиравшем мое прошлое и будущее. Горели дипломы, паспорта, они не понимали, что этого делать нельзя.
Стемнело, на небе выпрыгнули звездочки и немного осветили лежавшее мое тело. Я облокотился на одну из рук, подняться было тяжело. Ноги и тело находились в воде и тихая, почему-то речка не унесла мое тело с головой в свои глубокие воды. Голова была на суше и рот хватал воздух, хотя в уголках губ заливались мелкие волны, и это радовало, я пополз к травке и туда, где не было воды. Вокруг было никого, тишина, вдалеке мерцали огоньками жилые дома, там жили в своих квартирках люди, возможно и те трое, которые одев мои вещи, радовались своим приобретениям. Вот, что подумал я, ну почему же я здесь лежу, а как же и где же ты был Господь? И тут же спохватился — я же жив, разве этого мало. И три раза в уме перекрестился, что согрешил мыслями своими о Господе.
Встав на «карачки», ну это такая поза, при которой руки упираются в землю, а коленки согнувшись также держали тело опершись о землю, типа собаки. Я начал ползать вокруг, по кругу, людей не было и я был абсолютно голый, только трепыхалась рубашка, подаренная мне моим другом из Италии, абсолютно тонкого шелка и она стала, от крови, твердой. Наткнувшись на какие-то голубые штаны, я взял их и лег на землю, чтобы натянуть их на голое тело.
Ну вот я и готов идти к «светлячкам», светившим там вдалеке призрачным выходом в жизнь и отрицанием «нет выхода». Я приподнялся, голова немного трещала, словно дрова в печи, пошатываясь и набирая скорость идущего человека, я шлепал босыми ногами, сначала по траве, потом по щебню и наконец по асфальту. Интересно, если бы меня кто-то видел издали, на кого-бы я был похож. Короткие голубоватые штаны, окровавленные и разбитые ноги, разорванная окровавленная насквозь пропитанная кровью шелковая рубаха, лицо заплывшее и замазанное кровью. Киборг и только.
Ну и вот буква «М» — метро «Полежаевская». Было около 12 ночи, или где-так, что людей почти не было. Внутри красивого павильона стояла девушка-женщина в форме солдата Метро.
Я проснулся или очнулся возле меня стоял брат.
— Ну что бестолочь, погулял, интересно было, — улыбаясь и ехидничяя, проговорил он
— Да, я тут спал, ну это, — попытался глотнуть и было больно.
— Вот тебе морячёк и сочёк, — и брат поставил большую банку сока, с плавающими внутри вишенками.
— Спасибо, — я налил кружку сока и медленно стал пить, чувствуя добрые руки собирающие плоды и превращающие их в сок… а я его пил.
— Как самочувствие, может скорую вызвать? — сказал брат
— Нет, не надо, Господь милует, температура потихоньку начинала спадать, а значит, то, что там в горле хотело абсцесится потихоньку переставало и рассасывалось в плоть, становясь нормой горла человека. — сказала мама, стоящая рядом и бесконечно что-то говорящая
— И за что это такое случилось, вот они такие сволочи, а не люди и чего это им джинсы снимать, глупость какая, — тут она немножко покраснела. Сам же он шил, да еще какие и продавал ни от райфл ни от левис ни отличишь, да еще и вельветовые на простой машинке, — она гордо рассказывала про своего сына, а тот улыбаясь вечно, аки неприкаянный, катался в удовольствии слов мамы. Да еще и продавал, да уж и не дешево, а то и ползарплаты у кого уходило и щеголяли люди в джинсах сына, а он гордился и улыбался…
— Так вот попросили бы они его сшить им джинсы, ну такие как на нем тогда были, ну сшил бы и не отличишь, — она разговаривая перебирала тряпки в шкафу, таком полированном, и смотрела в окно, на сына, делая миллион движений и дел.
— Ну ладно, я пошел на работу, держись тут, ввернул брат. Менты приходили, будем искать уродов, которые тебя обшманали, козлы «шелепихинские», — он вывернул глаза, закатил их, сжимая кулаки. Его обычная привычка — он поворачивал голову то ли направо, то ли налево, кривил улыбку в гневе и сарказме будущего возмездия, а последнее время, не веря никому и ученый его близким окружением, что окружение не скажет, то они и делает. Так ему было, видимо, проще жить.

Продолжение следует.