Всё подлинное тихо и неброско,
не в замке, а в зелёном шалаше.
А это ведь и вправду так непросто —
большую радость вырастить в душе.
Вздохну над строчкой, над бутоном ахну,
погреюсь у случайного огня…
А то ведь я без радости зачахну,
или она зачахнет без меня.

Стоит он, молящий о чуде.
Глаза источают беду.
Подайте, пожалуйста, люди,
на водку, на хлеб и еду!

И тянет ладонь через силу,
и тупо взирает вокруг.
Да кто же подаст тебе, милый?
Россия — в лесу этих рук.

Я еду в троллейбусе тёплом.
Луч солнца играет в окне.
Но бьётся, колотится в стёкла:
«Подайте, подайте и мне!
… показать весь текст …

Перед ним лежал листок анкеты.
Взгляд его беспомощно блуждал.
Что тут думать, право, над ответом?
Не был. Не имел. Не состоял.

Вспоминал по Гамбургскому счёту
всё, что было, мучило и жглось.
А в висках стучало обречённо:
«Не пришлось. Не вышло. Не сбылось.»

В кофейной ли гуще, в стихах, во сне
увидится некий бред —
повсюду грядущее кажет мне
уайльдовский свой портрет.

Я кофе давно растворимый пью
и часов замедляю ход,
но вновь наступает на жизнь мою
непрошенный Новый год.

Меж прошлым и будущим — пять минут.
Застыло на миг бытиё.
И бездне страшно в меня заглянуть.
Страшнее, чем мне — в неё.

Листая как-то книжку, нахожу
обёртки от давнишних шоколадок.
И в памяти счастливо ворошу, —
как детства вкус пленителен и сладок.

Таких уже названий даже нет,
и нет родных, что мне дарили сласти.
Остался в книжке их бумажный след,
обёртка, под которой было счастье.

Закладки детства бережно хранить…
Счастливым фантом станет этот фантик.
А если и прервалась где-то нить —
ты сможешь вновь связать её на бантик.