Почему из всех животных воюют друг с другом только люди? Это потому, что мы такие умные? Или, наоборот, мы стали такими умными, потому что были агрессивными? Или некоторые животные тоже могут под настроение истреблять себе подобных? Попробуем мирно разобраться.

Вся история человека — это история войн. Попутно, конечно, еще изобреталось колесо и мытье рук, но любой открывший учебник истории неизбежно утонет в обилии взмыленных конских крупов, окровавленных мечей и прорывов линии Мажино.

Даже самые великие литературные произведения древности — это в основном вдохновенные повествования о том, как Ахилл выдирает сухожилия из Гектора, Шива раздает пинки асурам, прекрасный Усивака изничтожает дом Тайра, а Кухулин, сломав спину своему другу Фердиаду, говорит по этому поводу несколько добрых, прочувствованных слов.

Учитывая, что биологически человек — каннибал и падальщик, другого поведения от него, наверное, ждать было бы наивно. Тем не менее за годы эволюции этот хищник набрался такого альтруизма и таких способностей к сопереживанию, состраданию и милосердию, что если смотреть на человечество с какой-нибудь Альфы Центавра, то, наверное, можно было бы ожидать, что уже к палеолиту homo как бы sapiens отложит в сторону свой древний каменный топор и преисполнится любви и благости. Нет, ну в самом деле, как можно плакать над увядающим цветочком, а потом идти выпускать кишки своим соседям?

Откуда в нас эта интересная шизофрения? Почему человек так долго формировался как животное воюющее и что происходит на этом фронте сейчас?

О ВОЙНАХ.

За всю обозримую историю не было ни минуты на планете, когда где-нибудь не шла бы война, и до XX века примерно 7,10 процентов населения Земли погибало в результате военных действий (в XX веке резко возросшая численность населения обрушила этот процент, невзирая на несколько войн мирового масштаба). Надо сказать, что человечество так и не придумало ни одной обширной идеологической системы, которая однозначно говорила бы, что война — это что-то плохое: все религии так или иначе поддерживали святое право одной группы людей резать другие группы людей, если, конечно, очень хочется. Отдельные пацифисты всегда воспринимались большинством как существа малахольные, плохо понимающие важность исторических моментов.

При этом собственно убийство — отнятие жизни человека — практически всегда считалось преступлением. С одной оговоркой: убийца действовал один или в небольшой группе. Как только группа становилась большой, то любое убийство, совершенное ею, называлось ли это войной, казнью, революцией или подавлением бунта, получало полную моральную индульгенцию.

И вот этот момент — человек имеет право убивать, если находится в группе, но не имеет, если он один, — объясняет очень многое про природу войны и человека. Правда, очень долго на него не обращали внимания.

Существуют десятки теорий, объясняющих феномен войны: Фрейд объяснял ее агрессией и тягой к смерти, Мальтус — борьбой с перенаселением, Гегель — законами диалектического развития общества, Ленин — классовой борьбой. В последние годы появилась масса замечательных теорий: пассионарности, возрастного дисбаланса (чем моложе население в обществе, тем охотнее оно воюет), экономические и рационалистические теории. И все они замечательно показывают, в каких условиях люди охотнее воюют, но не отвечают на главный вопрос: зачем они вообще это делают? То есть понятно, что победители получают какие-то блага, но в целом война практически всегда разорительна для всех сторон и крайне невыгодна для абсолютного большинства ее участников. Приятно, конечно, получить на халяву кувшин, две циновки и моложавую рабыню — но стоило ли это риска остаться без головы? Обрати внимание, что сплошь и рядом люди воюют вообще без шансов на какую-либо награду. Достаточно изучить историю военных конфликтов между примитивными племенами папуасов Новой Гвинеи, где каждое племя находится в перманентном состоянии жестокой войны со всеми остальными, где любой незнакомец воспринимается одновременно убийцей и жертвой и где смерть от естественных причин для мужчин (да и для многих женщин) является событием исключительным. Люди просто живут тем, что уничтожают друг друга. Забота о пропитании, жилье, потомстве там второстепенна, на первом месте стоят постоянная бдительность, страх перед врагом и ненависть к соседям.

В общем, если бы люди тратили столько же усилий, сколько тратят на войны и на поиски компромиссов, они бы, несомненно, сумели решать все мировые вопросы, проливая одну-единственную жидкость — чернила.

Биологи и этологи, робко пытавшиеся внести в дискуссии свои предложения, обычно жестко выставлялись за дверь. Ладно, говорили им, вы еще можете что-то вякать про секс, психику или там, про генетику, но война к биологии никакого отношения не имеет. Звери не воюют. Покажите нам зяблика с гранатометом — тогда поговорим.

И зяблик таки нашелся. Ну, то есть не совсем зяблик…

Зверские манеры

Животные действительно не воюют. Они могут драться, кусаться, царапаться, выгонять со своей территории и вести брачные сражения, но в плане полномасштабных боевых действий у них имеется большой ноль в анамнезе. Хищники могут охотиться группами, но, встретив группу-конкурента, они не станут выстраиваться в шеренгу и смыкать штыки; отдельные особи могут сцепиться, но в целом группы будут стараться держаться подальше друг от друга. Знаменитые «войны муравьев» тоже не являются войнами в человеческом понимании: это просто хищнические набеги на муравейники другого вида с разорением этих муравейников. Охота — да. Но не битва.

А вот чтобы группа одного вида целенаправленно ходила истреблять представителей другой группы, относящихся к тому же виду, — нет, образцов такого плана природа человеку не показывала. До поры до времени. А точнее, до середины 1970-х годов, когда исследовательница Джейн Гудолл, специализировавшаяся на изучении шимпанзе в естественных условиях, выпустила книгу, свидетельствующую о том, что шимпанзе воюют. Именно воюют, без каких-либо разночтений. Самцы (иногда и самки) группы собираются в боевые отряды и стараются незаметно пробраться к стоянке другой группы, попутно жестоко избивая, а иногда и уничтожая встретившихся им «врагов», в том числе и детенышей.

Самое интересное то, что совсем недавно обе эти группы были одной. Она разделилась после расхождения лидеров. Все члены этой группы были близкими родственниками, испытывавшими до «развода» добрые чувства друг к другу.

Книга Гудолл вызвала огромный скандал, особенно в лагере поклонников теории о том, что настоящая жестокость в природе свойственна только человеку — существу, от природы оторвавшемуся.

Увы, дальнейшие исследования ученых подтвердили наблюдения и даже расширили их. Выяснилось, что военные вылазки (правда, менее жестокие и реже приводящие к смертям) совершают и другие обезьяны, например гиббоны и павианы. Даже травоядные гориллы и паукообразные обезьяны периодически встают на тропу войны, чтобы как следует навалять соседям.

Обезьяна с гранатой

Вопрос «почему» все еще продолжал витать в воздухе. Наблюдаемые Гудолл шимпанзе не страдали от бескормицы, у них были вполне обширные охотничьи угодья, способные прокормить и большее число представителей вида. Возникало ощущение, что они совершают такие набеги просто из удовольствия. Глумление над трупами и радостные танцы вокруг них казались актом бессмысленной и неоправданной жестокости. И почему шимпанзе — такие умные, привязчивые и эмпатичные, так трогательно сотрудничающие друг с другом и заботящиеся о безопасности своих ближних — вдруг превращаются в обезумевших садистов? Какие механизмы позволили эволюционировать и закрепиться такому явно вредному для вида свойству?

И тогда возник следующий вопрос: а вредному ли? Самые жестокие воители среди приматов — это шимпанзе, они же являются самым разумным из ныне живущих видов (если не считать людей, конечно). Так что появилось раньше — разумность или жестокость?

Ряд исследователей полагают, что жестокость воюющих приматов — это следствие их высокоразвитой способности к размышлению и состраданию. Именно потому, что умеют понимать чужую боль, они причиняют ее, испытывая агрессию и возбуждение. И это возбуждение, страх и эмпатия становятся своего рода наркотиком, который совершенно нельзя добыть иначе, как только муча себе подобных. Единственные детеныши, которые осознанно калечат маленьких животных и приходят в возбуждение, глядя на их агонию, — это шимпанзята (опять-таки если отвлечься от человека). Котенок может изувечить мышь, но он не будет задумываться о чувствах мыши — он просто играет дергающимся клубком. Детеныш шимпанзе прекрасно понимает, что птичке с оторванной ножкой больно, — он демонстрирует поочередно и страх, и жалость, и злорадство, играя своей живой игрушкой.

Прокляты навеки

И что же, человек так и обречен пожизненно быть «человеком убивающим», раз уж такая видовая специализация получилась?

Представим себе отца семейства, который нежно целует детей и жену, поправляет вязаное одеялко на младенце, гладит киску, треплет за ухом собачку, подсыпает пшена канарейке, а потом берет берданку и идет стрелять в мерзавца, который покусился на мир и покой в любимой семье. Готовы ли мы его понять? Конечно готовы! По крайней мере, на данном этапе развития общества. Защита своих, особенно самок и детенышей, у нас находится в таком приоритете перед всеми иными формами сострадания, что даже тогда, когда мы видим в кино нападения на мирные домашние гнездышки, у нас сжимаются кулаки и шерсть встает дыбом на хребте. Способность человека к любви и состраданию поистине безгранична, с ней может сравниться только ярость по отношению к угрожающим тому, что мы любим, — наша ли это семья, имущество или спасаемый нами от забоя кит.

Осталось только поделить мир на «своих» и «чужих». Для шимпанзе «свои» — это те шимпанзе, с которыми он контактировал последнюю пару месяцев. Или не только шимпанзе, но и, скажем, те же собачки или любимые плюшевые игрушки — в общем, то, что шимпанзе недавно обнюхивал, оглаживал и почитал своим.

У человека с его обширнейшими коммуникациями и сверхнакачанным мозгом все куда сложнее. Он может искренне ненавидеть соседа по коммуналке и горячо любить своего президента, хотя соседа он нюхает ежедневно, а президента никогда в глаза не видел (хотя телевизор пытается исправить ситуацию). Он просто вырос в сознании, что «свои» — это его самый лучший в мире народ, возглавляемый самым лучшим в мире вождем, и это не обсуждается. Даже вполне развитого и цивилизованного человека можно в считаные недели превратить в пылающего ненавистью шимпанзе, если ежедневно из специальных ящичков доверительно рассказывать ему, как проклятые печенеги делают колбасу из христианских младенцев, а порочные финикийцы планируют десантировать свою морскую пехоту в его санузел.

А вот если из этого же ящика, или с церковных кафедр, или со страниц хороших книг постоянно повторять, что все люди — братья, все дети нуждаются в защите, что нельзя обижать слабых, какого бы цвета у них ни были жабры, и вообще «не тронь птичку, положь собачку», то понятие «свои» вполне может растянуться до объемов Галактики и даже сверх того. И все эти пацифисты прошлого — Эразмы Роттердамские, Викторы Гюго, Франциски Ассизские и Львы Толстые — в конечном счете расширяют-таки эту Галактику. Не для всех, неравномерно, но процесс идет.

Вот японский писатель XVII века пишет сказку про разбойника, который грабил и убивал людей, а потом его поймали и приговорили к казни в кипящем масле. В котел кинули и маленького сына разбойника, и, когда масло стали заливать, разбойник, спасаясь от жара, встал на ребенка ногами, и «зрители над ним смеялись». Семнадцатый век, просвещенный писатель. А ведь сегодня даже в ИГИЛ мы вряд ли наберем зрителей, которые сумели бы посмеяться над таким зрелищем…

Потому что человек, к счастью, меняется — меняется стремительно и к лучшему. Вид растерзанных тел врагов все меньше радует публику, если не брать совсем атавистических особей. Чем безопаснее мы себя ощущаем, тем больше добросердечия мы готовы изливать на головы своих ближних и дальних. Чем больше нам твердят из каждого утюга, что насилие недопустимо, тем более мы склонны с этим соглашаться.

И наоборот: там, где, забрав рычаги информации, к власти приходят обезьяны, очень скоро почти все общество покроется дикой шерстью. Особенно та часть общества, образование которой по своей малости и чахлости не сможет выступить надежным щитом, защищающим от страха и ненависти к «чужим». К счастью, информация в современном мире не знает границ, и с каждым годом тоталитарным властителям этой планеты все труднее по-настоящему заряжать свой народ страхом и ненавистью, если на самом деле этому народу ничто не угрожает.