Фёдор Александрович Васильев родился 22 февраля 1850 года в Гатчине
Фёдор начал рисовать, как только научился ходить. Он копировал картинки из журналов — сначала карандашами, а к 10 годам уже и мелом, и маслом. Когда Фёдору исполнилось двеннадцать лет, отец отправил его работать на почтамт за 3 рубля в месяц. Через пять лет отец умер. Ответственность за семью легла на плечи юного Фёдора как единственного мужчины в этой семье.
Васильев устраивается мальчиком в реставрационную мастерскую Академии художеств и вечерами посещает рисовальную школу Общества поощрения художников. Попав в среду сложившихся живописцев, этот юноша нравится всем: он яркий, остроумный, очень уверенный в себе. В 1867 году академик Иван Иванович Шишкин стал обучать молодого художника и покровительствовать ему.
Уже в 1867 году Федор Васильев едет «на этюды» на Валаам с самим академиком Шишкиным. Он учился у Шишкина как работать со светом, продумывать композицию и точно передавать детали. На протяжении всего лета они каждый день писали этюды. Федор Васильев работал много и быстро. Шишкин сказал: «О! Он скоро превзошел меня, своего учителя» Самой удачной, по мнению Шишкина, картиной молодого живописца стала картина — «На острове Валааме. Камни». После путешествия, зимой 1867 года, произведение показали на выставке Общества поощрения художников. Полотно семнадцатилетнего пейзажиста приобрел граф Сергей Строганов. Меценат также пообещал Федору Васильеву обеспечивать его всем необходимым для творчества.
Шишкин, очарованный старшей сестрой Васильева — Евгенией, женится на ней. Ей на тот момент был 21 год, ему — 36 лет. У них родилась дочь и два сына. Сыновья умерли во младенчестве. Проблемы со здоровьем жены начали давать о себе знать уже в первый год совместной жизни. Через шесть лет Евгения Александровна умерла в возрасте 27 лет от чахотки. Они прожили вместе всего шесть лет.
Лидером кружка художников был Иван Крамской. Он вспоминал встречу с Васильевым:
Его манеры были самоуверенны, бесцеремонны и почти нахальны. Замечу, что первое впечатление быстро изгладилось, так как все это было чрезвычайно наивно…
…Да ведь какой талант! И вообще я такой одаренной натуры еще не встречал: его можно сравнить с баснословным богачом, который при этом щедр сказочно и бросает свои сокровища полной горстью направо, налево, не считая и даже не ценя их.
Илья Репин писал:
Мы рабски подражали Васильеву и до обожания верили ему. Он был для всех нас превосходным учителем.
К началу 1870 года Илья Репин задумал картину «Бурлаки на Волге». По его замыслу, бурлаки на переднем плане полотна должны были контрастировать с отдыхающими дачниками на заднем. Васильев композицию раскритиковал. Репин вспоминал его слова в книге «Далекое близкое»:
«Тут эти барышни, кавалеры, дачная обстановка, что-то вроде пикника; а эти чумазые уж очень как-то искусственно „прикомпоновываются“ к картинке для назидания: смотрите, мол, какие мы несчастные уроды, гориллы. Ох, запутаешься ты в этой картине: уж очень много рассудочности. Картина должна быть шире, проще, что называется — сама по себе… Бурлаки так бурлаки!».
Федор Васильев предложил Репину поехать в экспедицию по Волге и рисовать с натуры. Денег на поездку у художников не было, но Васильев достал необходимые для поездки 200 рублей: он обратился к графу Строганову за помощью. Можно сказать, что соавтором знаменитых репинских «Бурлаков» был Васильев.
Городские пейажи и магия в картинах Васильева.
Федором Васильевым восхищались Иван Шишкин и Иван Крамской. Его пейзажи выигрывали премии Общества поощрения художников и уже при жизни автора становились образцами для других живописцев.
Отзыв Крамского о картине «В крымских горах» может относиться ко всем работам Васильева:
«Что-то туманное, почти мистическое, чарующее, точно не картина, а в ней какая-то симфония доходит до слуха оттуда, сверху».
Особенно ярко видно это «мистическое и чарующее» в ранних городских пейзажах художника.
На «Иллюминацию в Петербурге» девятнатцатилетнего автора можно смотреть бесконечно. Картина манит в невообразимую глубину и даль. На картине всё в движении: вода, люди, флаги, воздух. Нет разрыва во времени. Кажется, что картина написана мастистым современником, а не молодым человеком, жившим в девятнадцатом веке.
Деревья «без кожи».
На картине «Дорога в лесу» видно как различны деревья: они как и люди, живут, болеют и умирают. На переднем плане: от дерева остался только пень, а когда-то это было большое и сильное дерево.
На картине «Деревья» на солнечном лесном пригорке изображены на переднем плане четыре дерева, которые можно отождествить с семьёй И. И. Шишкина: два умерших тонких деревца — это как умершие сыновья художника. Изогнутое дерево — это как больная жена художника, которая умрёт в 1874 году, через год после смерти брата Фёдора. А образ Шишкина — это самое большое дерево с листвой, и с пятнами на коре. Все чувства самого Васильева выражены спокойно и как-то безнадёжно. На картине туманная даль — мир бесконечен.
Дыхание картин Васильева.
Во всех произведениях Васильева есть движение водуха от лёгкого ветерка до сильного порыва ветра. Это присутствует и в картине «Возвращение стада». Поднимается пыль от копыт животных, колеблется одежда на людях, склонилась и трепещет от ветра трава, шумит листва на деревьях. Даже птицам трудно лететь при таком ветре. И видно, что ветер дует в одном направлении — слева направо.
За картину «Возвращение стада» Федор Васильев получил первую премию на конкурсе Общества поощрения художников — 400 рублей. И сразу же потратил их на модный костюм, цилиндр и перчатки лимонного цвета. Репин вспоминал:
«И что удивительно: человек бедный, а одет всегда по моде, с иголочки; случайно, кое-как образованный, он казался и по терминологии и по манерам не ниже любого лицеиста; не зная языков, он умел кстати вклеить французское, латинское или смешное немецкое словечко; не имея у себя дома музыкального инструмента, он мог разбирать с листа ноты».
Федор Васильев стал известным столичным художником: он часто принимал приглашения на балы и вечера.
Если ветер дует в одном направлении, то движение персонажей везде разнонаправлено. В картине «Пейзаж. Парголово» в каждом уголке полотна есть живые персонажи: женщина идёт по дороге, другая женщина полощет бельё в реке, заняты своми делами вороны, животные идут домой, летит птица над крышей, другая птица уже сидит на крыше дома. И весь этот «хор» оживляет картину. Милый и мирный деревенский вечер.
В любой картине есть какая-нибудь живность. Даже в в грустную осень в лесном болоте кипит жизнь. Туда приземлились покормиться птицы. А дальше — такая даль — до бесконечности.
Всё это появляется благодаря ювелирной работе художника. Каждый мазок кисти, как драгоценный камень, ложится на холст и заставляет сиять картину. Это присутствует во всех работах, а посмотреть можно на примере картины «После грозы» 1868 года. Дорога прописана гениально, и возникает ощущение, что уже сама дорога бежит в какое то неведомое далёко после минутной остановки возле работающих мужиков.
«Гениальная равнина»
Картины посвящённые русской природе — панорамны. До горизонта не дотянуться. Можно идти и идти до бесконечности, и там так много всего интересного.
Горы.
В горах всё иначе. Горы останавливают взгляд. А куда дальше? Может быть в небо? Только морской пейзаж может сравниться с панорамным «Мокрым лугом».
Эффект присутствия.
На картине Васильева: «Эрлик. Фонтан» 1872 года нет никого, даже птицы не летают. Журчит только вода фонтана, и есть тот самый эффект присутствия создателя произведения в изображённом пространстве. Есть ощущение, что вместе со зрителем на картину смотрит и сам художник, он где-то рядом.
Последние два года жизни Васильев заперт в Крыму — морской воздух юга был тогда единственным лекарством от чахотки. Врачи запрещают ему работать, но он нарушает запреты. Он спешит успеть. Ему запрещают говорить и выходить из комнаты — в 1872-м он пишет по памяти «Мокрый луг» и отсылает Крамскому с припиской: «Не думайте, что это настоящее, — нет, настоящее-то впереди, а это только приготовления».
Постепенно художник увлёкся и пейзажами Крыма. он писал Крамскому:
Небо голубое-голубое, и солнце, задевая лицо, заставляет ощущать сильную теплоту. Волны — колоссальные, и пена, разбиваясь у берега, покрывает его на далекое пространство густым дымом, который так чудно серебрится на солнце…
Васильев всё пропускал через своё сердце и поэтому его душа есть во всех его картинах.