Это было так ему свойственно —
тонкая ирония, лёгкое лукавство и улыбки, улыбки…

АВТОБИОГРАФИЯ.

Я родился в год Льва под созвездием Близнецов и даже под известным влиянием Юпитера. В моем гороскопе не хватало лишь Козерога, чтобы я стал общественным деятелем или реформатором пожарного дела в России. Тут сыграло, впрочем, роль и еще одно обстоятельство. С младенчества я был прозван Дезиком, а поскольку с таким именем не бывает генералов, президентов и великих путешественников, а бывают только скрипачи, вундеркинды и поэты, я избрал последнее, как не требующее труда и больших знаний.

Став поэтом, я начал писать стихи, чем и занимаюсь (и буду заниматься) до своей безвременной (а лучше бы своевременной) смерти, которая, к счастью, еще не наступила.

В школе я узнал, что в биографиях поэтов часто роковую роль играют женщины, и сам стал на этот путь.

Первой моей любовью были Наташа, Роза и Анечка.
Второй — другая Наташа, Наташа‑Третья и Рита.
Третьей — Ира, Муся, Наташа‑Четвертая и еще, кажется, Таня Циколовская, отличавшаяся особым очарованием.

Так, продвигаясь от любви к любви, я окончил школу. С детства меня как ребенка из интеллигентной семьи обучали французскому, немецкому и музыке. Имей я меньшие способности, я бы, вероятно, преуспел в этих занятиях.

Впрочем, несмотря ни на что, я поступил в институт, где уже серьезно влюбился в двух подруг, Зину и Веру. Неизвестно, к чему бы привела эта удвоенная страсть, если бы не началась война.

В войну меня продолжали называть Дезиком, и это помешало мне сделать военную карьеру, как я к этому ни стремился. Я вынужден был остаться поэтом.

С детства я жил в окружении людей замечательных и знаменитых. У меня были общие знакомые с Бернардом Шоу, Рабиндранатом Тагором, японским императором. На школьной скамье я познакомился с астрономом фон Зигель‑Тарелкиным, будущим председателем Добровольного общества воспитателей бездомных собак В.А.Бабичковым, французом Жозефом ля Гренуй и Фимой Шварцем, переложившим всего «Евгения Онегина» на неприличный лад.

Немалое влияние оказали на меня В. Лукин из мозгового треста, Ю. Диков, скромнейший из стеклодуев, В. Кнорре, ученый из Швеции, все с женами и детьми, а третий также и с братом.

Я знал шестерых академиков, девятерых членов‑корреспондентов, из которых двое, правда, были медицинских наук. Знал великого Ландау и одного его однофамильца, о котором лучше не вспоминать. Неоднократно встречался с тремя почетными докторами Оксфордского университета и — не вру! — однажды примерял мантию. Бывал в мастерских двенадцати скульпторов, из которых только трое были реалисты. Беседовал с профессором Лившицем и его оппонентом, индийским философом Григорием Померанцем. Поддерживал знакомство со многими режиссерами, балеринами, исполнителями цыганских романсов. Могу считать себя другом феноменального Рафаэля Малых, которого в провинции называют Неистовый Лев Художественного Слова.

Храню дружеские письма румынского поэта Георгиу Майореску, сенегальского президента Л.С.Сенгора и самого незабвенного Моти Лейбзона. Не скрою, хотя это принято сейчас скрывать, что несравненный Мотя был моим близким другом еще до того, как он сделал свое открытие, суть которого, как говорят, понимают всего лишь семь человек в мире, за исключением самого Моти.

Не говорю уже о том, что сам, будучи поэтом, был почтен дружбой многих моих выдающихся собратьев и современников, из которых первым я должен назвать поэта суровых чаяний Слуцкого, поэта личного отчаянья Левитанского, гениального Глазкова, Наровчатова всех запойных периодов его творчества и т. д., и т. п. Однако, конечно, никого из названных, при всей любви к ним, я не могу сравнить с блистательным Мотей Лейбзоном, который и в поэзии оказался понятым всего лишь семью человеками на земле, и — чем горжусь — в том числе мной.

Именно мне посвящена строка из гениального «Скальпеля»:

Такой, который был как таковой…

Думаю, что это определение раскрывает мою натуру с исчерпывающей ясностью и позволяет дальше не касаться вопроса о моей карьере и направлении мыслей.

Мне довелось путешествовать по Венгрии, Польше и Чехословакии, где я повидал немало превосходных пейзажей, исторических местностей и людей значительных и приятных. Не стану их упоминать, ибо даже самый краткий список составил бы целую энциклопедию.

На особое место я ставлю свои многократные путешествия по Курзюпии, ибо эту страну считаю как бы второй своей родиной, а титанического Индриса Палдиса своим духовным отцом. Этого небывалого человека, в котором заключена вся тонкость курзюпского гения, я узнал на пороге моей юности, когда великий Индрис находился в изгнании. Ему было восемьдесят лет. Сидя на берегу подмосковной речки Самынки, великий старец излагал мне главные принципы курзюпской философии, обучал курзюпской речи и пел курзюпские песни. Его влюбленным слушателем был также незабвенный Мотя Лейбзон.

Индрис дожил до падения реакционного режима Ябайлов и был первым президентом демократической Курзюпии. Мне удалось видеть его на вершине славы и почета.

‑- Пошли они, знаете куда! — сказал он мне, улыбаясь, в последнюю нашу встречу на веранде президентского дома. Мир праху твоему, великий курзюп!

Индрис завещал мне курзюпское дело, в котором участвовали такие люди, как покойный Леон Тоом, и доныне участвуют Юрий Абызов и Борис Шуплецов, мои друзья, а также не подозревающий об этом Ю.П.Тимофеев.

До нынешнего дня я изредка пишу стихи, хотя главным своим делом считаю курзюпологию. Не мне судить о моем значении в этой обширной отрасли духа.

В заключение краткой своей автобиографии, написанной по просьбе моего издателя и друга Ю. Абызова, хочу отметить, рассчитывая на женского читателя, что я женат дважды и оба раза удачно, имею четверых детей, из коих трое — сыновья. Впрочем, мой друг поэт Левитанский при том же количестве браков имеет троих детей, которые все дочери. Я хочу этим сказать, что в жизни много загадочного. Особенно в моей.

Данная автобиография является наиболее полной, и ошибки, допущенные по вине Британской Энциклопедии в других моих жизнеописаниях, здесь устранены.