Однажды прихожу домой, а моя мама, взрослый человек, в анамнезе заведующая детсадами, а затем человек, дважды восстановивший бизнес из руин дефолтов, сидит и плачет навзрыд.
Сидит в укладке, макияже и платье. И плачет навзрыд. В причёске, макияже и в шпильках она всегда, а навзрыд — редко.
И она плачет так, как плачут, когда потеряно всё. То есть так и не плачут вовсе. Потому что надежда не потеряна никогда.
И я боюсь спросить, потому что боюсь узнать. Но сквозь слёзы она кричит: «Ира, он…»…
И так раз восемь. Или пять.
И я перебираю в уме дорогих семье мужчин, с которыми случилось ужасное, непоправимое и прям среди мимоз.
А потом «Ира, он мне…» Ну, так уже чуть легче, когда немного новых вводных.
Мама разражается тирадой «Ираонмне… Он подарил» ого, думаю я, но не успеваю сделать красивый вывод для будущего текста, как мама продолжает «мясорубку, Ира!!!»…
Ну, дальше снова слёзы и «он», «мне», «мясорубку». Трагически выпячивая «мне».
И я спрашиваю: А ты, наверное, недавно говорила, что хочешь мясорубку? Ну, что советскую крутить уже нет сил? Что никто и не догадается, что тебе нужна мясорубка и носят всегда дурацкие цветы? Ты жарила котлеты и вздыхала громко «мне бы мясорубку, я бы»?
Мама перестала плакать и сказала: «Ну, говорила, что мясорубка нужна.
Но я ждала колечко!».
В общем, когда говорите с женщиной и Богом, уточняйте…