Моему деду, Ченцову Ивану Афанасьевичу, посвящается.
Мой лейтенант был чуть меня моложе.
Улыбчивый такой, простой.
Я в сорок третьем «ГАЗ-ММ» освоил,
А он из Курска прибыл как герой.
Ребята его сразу полюбили.
И можно бы на «ты», да не сейчас…
На Белорусском крепко мы давили…
Но правда доставалось и для нас!
И день, и ночь война кругом до дрожи,
Мальчишки гибнут, а кому еще?
Там, в полыми, в мурашках чаще кожа,
Чем у раздетых на морозе в Воркуте.
И я вдыхал этот туман безбожный.
Боеприпасы доставлял в пролет.
Два «мессера» мой кузов изодрали,
И «лобовуху» разнесли в разлет.
Февраль гудел, хлестал меня и резал,
Срывая с щек усталость от войны.
Но знал я путь и, замерзая, ехал
К товарищам одной Большой Страны!
Утих в тот вечер бой, мы в медсанбате
С сестричкой руки заживляли, как могли.
А лейтенант сказал: «Ченцов, да, кстати,
Там в поле трактор, ты стекло сними!
Он все равно теперь уж не поедет…
После того, что было час назад.
А руки заживут, любовь согреет!
А кто, что скажет — ты не виноват!»
Я благодарен был ему за все и сразу
Коня стального подшаманил, подлатал.
Да только вот через два дня в опале,
Уже орал какой-то жирный генерал:
«Кто разрешил?! Сюда его и точка!!!
Здесь расхищение, все факты на лицо!
Под трибунал! В штрафбат таких сученков!!!»
И записал в бумажке что чего…
Я в блиндаже курил, когда пришли ребята:
«Ох, Ванька, Ванька, Боже тебя спас!
И командир, что не предал солдата,
Который выполнял приказ!
Не довелось, и с ним я не встречался
В размытой этой серой суете…
Обычный парень, вот таким он и остался
В моей, его запомнившей, душе…
Мой лейтенант был чуть меня моложе.
Улыбчивый такой простой…
Я в сорок третьем «ГАЗ-ММ» освоил,
А он из Курска прибыл как герой!