— А-а-а… — но не простенько так «а-а-а», а истошно и с глубоким чувством вопила Машка, выпучив глаза на огромного сенбернара. Пока она, наклонившись в своей мини юбке, вытирала влажной салфеткой лавочку, этот наглый пес подошел сзади и обнюхал ее коленки, ну, или как они там сзади называются. А ведь она собиралась душевно провести свой обеденный перерыв в пустой аллее наедине с Аверченко. Катька в отпуске, Светка ушла в декрет, Танюха заболела, а Сашка уволилась. Остальные члены их дружного коллектива вызывали у нее энтузиазм исключительно в рабочее время. А эту аллею она любила за вечную безлюдность и тишину. И вот теперь вместо того, чтобы мирно хохотать за книжкой, ей приходится стоять и верещать на незнакомую собаку.

— Уберите немедленно вашего дурацкого пса! — грозно крикнула она.

— Дик! Ко мне! — приятный баритон молодого человека с противоположной лавочки заставил Машку быстренько расправить плечики и эффектно встряхнуть рыжими волосами.

Пес безропотно поскакал к хозяину, потрясая шерстяными боками.

— Как Вам не стыдно! — не унималась Машка, — тут дети гуляют, старушки старенькие, а Вы своего монстра без намордника выпускаете!

— Дети? — молодой человек оглядел пустую аллею сквозь темные солнцезащитные очки и крепко сжал поводок, — это действительно ужасно!

Машка тоже огляделась. Ну и что! Он тоже, между прочим, как из воздуха, возник. А вдруг сейчас какая-нибудь бабулечка с правнучонком под ручку вырулит, а тут такое…

— Да! Тут часто дети гуляют, так что держите свою собаку всегда при себе и в наморднике!

— Хорошо… А он Вас сильно напугал?

— Да так себе… Он приставал ко мне! — Машка обиженно надула губки.

— Ты же воспитанный пес! — молодой человек с осуждением покачал головой и что-то строго сказал псу на ухо. Машке показалось, что пес тяжело вздохнул и кивнул. — Только вот в наморднике ему нельзя… Девушка! А Вас не затруднит мне помочь?

Машка еще раз критично его оглядела. Симпатичный, и одет прикольно: модно, но без наворотов. А почему бы и нет? Ее Борис при необходимости порвет его вместе с этим миленьким песиком, а позаигрывать… отчего же? Всем приятно! Машка присела на лавочку, кокетливо повернув коленки и приняв оборонительно-обольстительную позу.

— Если Ваш пес меня не съест, то я к Вашим услугам.

Молодой человек повернулся к ней всем телом. Блин, хоть бы очки свои дурацкие снял! Она ненавидела именно вот такие — зеркальные, когда смотришь на собеседника и сам для себя в двух экземплярах отражаешься. Напоминаешь себе какого-то подопытного кролика в психлечебнице, когда ты никого не видишь, а за тобой целый консилиум наблюдает…

— Понимаете, — его мягкий голос прозвучал диссонансом ее злым мыслям, — Я здесь недавно и не знал, что собаке нельзя бегать без привязи, я думал, она никому не помешает, потому что дрессура у Дика отличная, а вот про напугать не подумал… Не подскажете, где его тут выгуливать можно, так, чтобы без поводка?

— Ну… парк вообще-то есть рядом, но я не знаю, как там насчет собак, может, тоже нельзя. Да и скорее всего нельзя. Вам площадку специальную для выгула найти нужно, должны такие быть, но я не знаю, где они есть… Может, в какой-нибудь клуб собаководства позвоните и спросите?

— Вы гений! И как я раньше об этом не подумал! Дик, мы спасены!

— Да нет, это мы спасены! — Машка рассмеялась. Добродушный пес вместе с его интеллигентным хозяином нравились ей все больше. — Ой, а можно я Вашего Дика себе на сотовый сфотографирую?

— Дик, ты не против?

Пес важно поднялся, уселся пококетливей, не хуже самой Машки, и подарил ей очаровательную собачью улыбку. Машка развеселилась и в благодарность даже легонько дотронулась до его шелковистого уха. Пес снисходительно принял ее ласку, только скосил взглядом на хозяина.

— Смотрите, как он здорово получился! — Машка протянула телефон со снимком, немного подавшись вперед и демонстрируя свое декольте на грани допустимого офисного дресс-кода. Молодой человек никак не отреагировал на эту невинную женскую уловку и взглянул куда-то чуть в сторону от дисплея.

— Здорово…

— Ой, да мне уже пора, перерыв закончился! — Машка, не успев толком обидеться, подскочила, — пока, Дик! И Вам до свиданья!

И побежала по аллее. А он, оболтус неотесанный, даже не бросился ее догонять. Только как-то чересчур тревожно крикнул вслед:

— А Вы завтра еще сюда придете?

Она только неопределенно повела плечом, пусть мучается!

На следующий день Машка осталась без обеда. Вернее, обед остался без Машки — она закинула его в холодильник, а съесть не захотела. Ну, просто чаем с печеньем все утро догонялась, потому что писала важный отчет и очень нервничала, а потом его сдавала и нервничала еще больше. Поэтому, когда наступил долгожданный перерыв, какое-то непонятное волнение все еще стояло комом где-то между горлом и сердцем, и она решила прогуляться. Тщательно подкрасила губы и изящно подрумянилась. Поправила эффектное облегающее платье. Вообще-то оно у нее на выход, но сегодня ей захотелось надеть именно его. А что? Душа потребовала праздника, а сама она так, сама она ни при чем!

Его она увидела сразу. На той же самой лавочке с песиком в обнимку. Сердце тревожно забилось. Хоть бы каблук не подвернулся, а то вся ее сексапильная походка окажется просто смешной. Танюха говорит, ей бедрами восьмерки побольше крутить нужно, красивее выходит. Они даже как-то тренировались в коридоре, пока все начальство на совещании парилось. Но сейчас от какого-то дурацкого волнения она со своими бедрами, кажется, выходит за все допустимые рамки. Дик радостно потянулся ей навстречу, и тут же по-детски искренне улыбнулся его хозяин:

— Вы пришли! Я Вас так ждал!

Машка чуть-чуть опешила. Она умела кокетничать, завлекать, соблазнять, мучить и дарить надежду, и разбивать сердца — именно за последним, между прочим, она сюда сегодня и отправилась, а вот такая искренность… да она же в один миг делает бессмысленным все, чему она так хорошо за свои двадцать пять лет научилась!

— Да вот, решила воздухом свежезагазованным подышать…

— Вы извините, я всю ночь мучился оттого, что не спросил, как Вас зовут!

Она представила, как ее Борис мучается из-за того, что забыл узнать ее имя… Смешно! И ей вдруг стало грустно… Она вспомнила, как год назад вот такой же ароматной весной она проходила мимо какого-то ресторана, к которому подкатила крутая тачка. Вылез оттуда эдакий шкафообразный верзила и — прямиком к ней: «Девушка, не желаете отужинать со мной в этом ресторанчике?» А она от шока и пьянящего аромата цветущих абрикос согласилась. А он провел ее в закрытый зал, где гудела уже полупьяная компания, и захлопал в ладоши: «Друзья, внимание, хочу представить вам мою девушку! Зовут это очаровательное создание…»

— Мария.

— Как чудесно! Значит, Маруся…

Пес одобрительно фыркнул, а Машка, мгновенно превратившись в босоногую Маруську, уплетающую бабушкину малину, беспомощно захлопала ресницами.

— А я Богдан.

— Вас родители, наверное, очень ждали…

— Меня родители из детского дома взяли, вот Бога и отблагодарили.

И вдруг Машка увидела ужасную вещь. Богдан сидел, крепко обхватив указательный палец окровавленной бумажной салфеткой. А с нее, с этой промокшей насквозь салфетки, на его белоснежные брюки алыми каплями стекала кровь.

— Ой, да что же это у Вас!

Богдан безмятежно тряхнул головой:

— Да о гвоздь зацепился, уже и не болит совсем!..

— Не… не болит у него! У Вас же все брюки в крови!

— Да? Ну ничего, дома отстираю!

— Дайте сюда руку!

Машка быстрым движением достала из сумочки носовой платок, ловко перевязала палец и влажными салфетками вытерла ладонь.

— Вот теперь жить будете!

— Спасибо, Марусь. А можно, я тебя посмотрю?

— Можно… — от этого вопроса Машка совсем растерялась.

Богдан осторожно поднес руки к ее лицу и мягкими пальцами поднял челку и погладил лоб, осторожно провел по бровям и пушистым ресницам, ощупал разрез глаз и спустился к губам. Так нежно и чутко к ней еще никто не прикасался… И она бы чувствовала себя счастливой, не будь это вот так… Да за что же ему это?!

— Ты совершенна!..

Машка осторожно пожала его руку:

— Я завтра приду. У меня перерыв закончился.

— Спасибо. Я буду ждать. Очень.

А на работе Машка случайно разбила свою чашку. И рыдала так долго и с таким надрывом, что начальница сначала обозвала ее истеричкой, а потом отпаивала валерьянкой и новопасситом.

Теперь она каждый день приходила в аллею. Девчонкам что-нибудь врала, потому что они всегда намыливались с ней. Борису врала. Молча. Потому что не поймет или посмеется. Ей было невыносимо тяжело. Еще в детстве она хорошо усвоила, что мы в ответе за тех, кого приручили. А Богдана, кажется, она уже приручила. И от этого было тоскливо. Потому что она никогда его не полюбит. А кокетничать с такими, как он, это… это не то, что бессердечно, а от самой себя тошно. И она не кокетничала. И постепенно без страха и жалости научилась смотреть ему в лицо. И долго-долго слушала. А потом долго-долго что-нибудь рассказывала. А слушал он. И слышал, кажется, больше, чем она собиралась сказать. Как-то весело и беззаботно начала говорить о Борисе, и осеклась. Потому что выходило совсем не весело. Зато весело смеялась над рассказами про Дика и рыжего кота Шурика. А еще Богдан, так же, как и Машка, любил литературу и слушал все, что находил в аудиозаписях, и они взапой обсуждали любимых писателей.

Наступил август, которого Машка так сильно боялась.

— А я в отпуск уезжаю…

— Надолго?

— На три недели.

— Далеко?

— Сначала к бабушке в Муром на пару недель, а потом в Турцию…

Богдан понимающе кивнул, потом все-таки не выдержал:

— С Борисом?

Машка удивилась. После того единственного раза, когда она заговорила о своем парне, чтобы сразу дать понять Богдану, что она несвободна и свободной быть не собирается, речи о Борисе она больше не заводила. Она даже начала думать, что Богдан — умничка! — все правильно понял и относится к ней, как она о том и мечтала, исключительно как к другу и приятному собеседнику. Зачем-то соврала:

— Одна…

Он улыбнулся и пожелал счастливого пути. Она обещала привезти ракушек.

Бабушка сказала, что Маруська, во-первых, стала ужасно нервная, а, во-вторых, похорошела. Машка потом расплакалась. «Похорошела» в бабушкином понимании это поправилась на три килограмма. Уезжать не хотела.

— Бабулечка — дедулечка! Ну ее, эту Турцию! Я у вас жить останусь, навсегда, приютите? Я корову вашу доить научусь, у пчел мед выковыривать вместо вас буду, ну пожалуйста!!!

— Ты уже довыковыривалась в прошлом году, отец твой пчелок наших чуть не сжег потом! Езжай с Богом, да пояса свои, которые ты вместо юбок носишь, дома оставь, а то тебя в Турции-то твоей истолкуют неправильно, в гарем к ним на вечное поселение попадешь!

В-общем, вытолкали взашей. А на вокзале бабушка обняла ее крепко и горячо прошептала в мокрую щеку:

— Ты большая уже, от себя даже у нас с дедом не спрячешься. Я, ты знаешь, хоть сейчас твоим ухажерам подзатыльников понадаю, да в этом ли дело?

Странное она все-таки создание… Еще совсем недавно, под Новый год, она самолично рыдала из-за того, что Борис ушел на корпоратив без нее. «Он меня не любит, бросить собирается, а подарками дорогими откупается!» А сейчас? А сейчас она жутко боялась того, что он собирается сделать. Знала же, зачем он эту турецкую поездку затеял, ну почему, почему так и не смогла достучаться до него, пока не поздно было, слетал бы один в эту свою Турцию, как и обычно делал, с друзьями на выходные!

Тупо сдала паспорт, тупо прошла в самолет. Тупо подставила губы для поцелуя. Борис сжал ее пальцы:

— Машунь, ты не сердишься?

— На что?

— Может, ты все-таки в Турцию хотела?

— А-а-а… мы куда летим?

— А ты где была все это время? Посадка в самолет до Парижа!

— Париж? Зачем Париж? Борь, пожалуйста, не надо, столько денег!.. — она не знала, что говорить, но зачем же так? Это же нельзя! Так ведь жестоко, а вдруг она не сможет?

В первый день она вырубилась якобы от усталости. Во второй день ее тошнило от устриц. По-настоящему. Она их никогда не ела, но, едва взглянув, поняла, что остро их ненавидит. Заказала две порции и съела все. На третий день экскурсия на Эйфелевой башне проходила без них. В это время Борис вжал ее в пушистый ковер и целовал раскаленными от страсти губами. Машка отворачивалась. «Я предательница! Я просто предательница! Пожалуйста, Богдан, прости! Борь, прости, это на прощанье…»

А вечером, заметив его блестящий и загадочный взгляд, села к нему на колени, уткнулась лицом в его широкую грудь и прошептала:

— Борь, ты прости меня, пожалуйста, я не знаю, что произошло, но я не могу больше быть твоей девушкой, и женой стать не смогу… Борь, я с тобой до поездки поговорить хотела, но ты так и не смог со мной встретиться, ты меня очень ненавидишь?

— Ты… И кто у тебя появился?

— Да никто не появился, честное слово, просто я не могу с тобой. Мне мало всего того, что ты можешь для меня купить, мне ты рядом нужен был, но ведь ты никогда рядом со мной по-настоящему не будешь, ведь тебе скучно, тебе нужно, чтобы я всем довольна была, тебе другую девушку нужно, а мне… и мне что-то другое нужно, я ведь замучаю тебя, и себя заодно тоже…

Борис уныло смотрел перед собой.

— Ну что же, спасибо, что так, что дураком не выставила…

— Ты извини, что и поездку тебе испортила, я лучше улечу сегодня, ладно?

— Никуда ты не улетишь. Я же не просто так замуж тебя позвать собирался… Считай, что меня рядом нет, и развлекайся, как можешь!..

Он снял ей отдельный номер, и в следующий раз встретились они уже в самолете.

Машка бродила по сказочному городу и развлекалась тем, что готовилась к новому предательству. «Ничего, ничего у нас никогда не получится! Я не та, кто ему нужна! Я не жертвенница, я не смогу так! Он же никогда не увидит, какая я… хорошенькая, ему же, по большому счету, это все равно, все мои маникюры-парикмахерские побоку, а я же не смогу без этого! Если не ради любимого, так ради кого же всем этим заниматься? Мне самой это триста лет сдалось, я же буду задрипанной вечно ходить, а он и не заметит!» Но по-настоящему совсем не это пугало Машку. Ей стыдно было в этом признаваться, но она чувствовала, что ей жизненно необходим путь к отступлению. Она должна знать, что имеет право передумать, разлюбить и бросить. Грубо, конечно, но это правда. Не может она поручиться, что потом не влюбится в кого-нибудь другого, и в самой пылкой своей влюбленности всегда знала, что сможет уйти. А здесь нет! НИКОГДА! Никогда не посмеет она уйти от него, если один раз даст слово, от него — не сможет! И это пугало ее больше всего. Своя будущая несвобода. «Пусть лучше сейчас, — решила она, — сейчас будет больно, но не очень. Забудет. Все равно половина — это фантазия!»

Знакомый врач оформила ей после отпуска на неделю больничный. Потом Машка позвонила на работу и попросила еще неделю за свой счет. Отставила подальше трубку, и вопли начальницы унеслись вдаль.

— Нет, девчонки, правда, не могу! Работы — завались, идите без меня!

Танюха выключила ее монитор и грозно сказала:

— Жили без тебя месяц, еще час проживут! — и утащила за собой на улицу под радостный Катькин хохот.

Они вышли из офиса и по узкой дорожке направились к уличному кафе. Из-за густых кустов, облепивших несколько лавочек, на них вылетел огромный сенбернар и с повизгиванием кинулся к Машке.

— Какой лапочка! — хором выдохнули девчонки, причем Танюха смотрела на сенбернара, а Катька — на молодого человека, сидевшего на одной из скамеек.

Машка молча потрепала Дика за ухом. За поводок отвела к Богдану. Чуть дотронулась до его руки.

— Прощай… прости меня, пожалуйста…

Совсем, совсем не так хотела поговорить она с ним, совсем не то сказать, она же хотела все-все объяснить, она же так готовилась… А сказала самые последние слова своей пламенной речи, на которые, быть может, еще бы и не решилась…

А девчонки делали огромные глаза, а девчонки охали от ужаса, а девчонки ругали ее, узнав про Бориса… Уже возвращаясь назад, Катька разочарованно сказала:

— Смотрите, он уже ушел… А всю прошлую неделю до вечера сидел, да, Танюх?

Машка завалила квартальный отчет, не получила долгожданное повышение зарплаты и должность руководителя проекта. Машка не посетила ни одной распродажи, пропустила коррекцию ногтей, а потом и вовсе содрала их. Целый месяц она с маниакальным упорством все обеды проводила в ненавистно-пустой аллее, а по вечерам обшаривала ближайшие парки. Она узнала адреса всех площадок для выгула собак и побывала на каждой. Но везде встречала лишь свою долгожданную свободу. «Получай! — захлебывалась она по ночам, — получай, получай, получай!!!»

Наконец-то начальница перестала на нее злиться и доверила проведение тренинга для руководителей всех направлений компании. Машка понимала, что обязана оправдать ее доверие. Несколько ночей подряд готовилась, репетировала даже с котом, объясняя его флегматичной физиономии самые заковыристые формулы и диаграммы. Кот слушал и, видимо, прекрасно все понимал. «Значит, и они поймут», — успокаивалась Машка.

На улице шел ливень. Небо потемнело так, что, казалось, наступил глубокий вечер. Тренинг был в самом разгаре. Машка что-то нервно чертила на доске, одновременно отвечая на вопросы дотошных коллег. Внезапный хохот заставил ее обернуться. На пороге, насквозь промокший, стоял огромный сенбернар, поводок на ошейнике неловко сбился набок. Мел выпал из ослабевших Машкиных пальцев и тут же тихим звоном что-то разбилось в сердце. Она подлетела к двери, схватила обеими руками его мокрую морду и крикнула сквозь мгновенно проступившие слезы:

— Где хозяин? Дик, где твой хозяин? Искать! — схватила за поводок и понеслась за бешено рванувшим псом.

Они бежали под проливным дождем, оба прыгали в грязные глубокие лужи и остановились лишь на мгновенье, когда Машка содрала и отшвырула в сторону туфли на высоченных шпильках. Когда Дик забежал в подъезд какого-то дома и протащил ее за собой на третий этаж, сердце ее колотилось уже с дикой болью. Пес открыл носом незапертую дверь и тихо сел у порога. С остановившимся сердцем Машка медленно прошла по коридору и осторожно заглянула в комнату.

— Тетя Лена? Нашли? — знакомый голос заставил ее вцепиться пальцами в косяк, чтобы не упасть.

— Дурак!.. Я… я чуть не умерла!.. — и она с облегчением зарыдала.

Через несколько секунд он уже гладил ее волосы и целовал лицо, прижимая к себе все жарче и крепче, а она все повторяла сквозь слезы:

— Дурак, дурак, и я ду-у-ра!..

А потом, оторвавшись от его поцелуев, смущенно, но очень серьезно сказала:

— Подожди… Ты должен кое-что обо мне знать…

Никогда никому она об этом бы не сказала. Даже себе самой в этом не признавалась. А ему не могла. Это было бы нечестно. Он должен все о ней знать!

— У меня… у меня попа толстая, и веснушки везде!

Он рассмеялся так искренне, что она тоже облегченно улыбнулась.

— Если ты мне это подаришь, я обещаю все сберечь в неприкосновенности!

— В неприкосновенности не надо, просто береги!..

А Дик сидел перед дверью и мягко рыкнул на расстроенную и запыхавшуюся домработницу тетю Лену, потом принес ей из кухни сумку и зонтик и аккуратно подтолкнул носом к двери. Расслышав какой-то мягкий шум, она понимающе улыбнулась и очень тихо закрыла за собой дверь. А Дик лег у порога, то ли для того, чтобы больше никого не впускать в квартиру, то ли для того, чтобы больше никого не выпускать из их с Богданом жизни.