и, достаточными для продолжения войны. Наполеон во Франции воевал активно и вполне успешно. Однако, выигрывая отдельные сражения, он умудрился проиграть войну. Его бросок на северо-восток, к приграничным крепостям, в надежде деблокировать их и усилить армию свежими подкреплениями, оказался роковой стратегической ошибкой. Войска России и ее союзников не стали гоняться за «неистовым корсиканцем», а ускоренным маршем направились к Парижу.
Гарнизон Парижа был невелик, в сравнении с союзной армией, пришедшей к его стенам. Но все же он составлял немалую часть общей численности войск, остававшихся под рукой воинственного императора французов — 25 тысяч солдат и офицеров против 150 тысяч. Однако бой в городе, тем более, имевшем столько пригодных для обороны зданий и целых кварталов — крайне непростая штука. К тому же, на стороне французов было отличное знание огромного города, о котором у наших имелось лишь смутное представление. Такое положение дел при желании могло уравнять шансы.
Кровопролитное сражение на подступах к французской столице продолжалось несколько дней. Хотя, как ни крути, до ожесточенности Бородинской битвы ему было очень далеко. И вот 30-го марта пригороды великого города были заняты русскими и союзными войсками. Командовавший обороной города брат Наполеона Жозеф, как это было принято в семье Бонапартов, в критический момент «отбыл по срочной надобности». Бросая свой пост, он оставил маршалам Мармону и Мортье полномочия оборонять или же сдать Париж. «Если господа маршал герцог Рагузский и маршал герцог Тревизский не смогут держаться, они уполномочиваются войти в переговоры с князем Шварценбергом и русским императором, находящимися перед ними», — написал он, направляясь в Версаль. За ним стремительно сделала ноги вся его свита и зачем-то военный министр, которому по логике вещей надлежало оставаться в атакуемой столице.
Не затягивая с решением вопроса, маршал Франции Огюст Мармон вступил в переговоры с Александром I, надеясь выторговать как можно более выгодные условия. Однако император всероссийский на торги на пошел и потребовал безоговорочной капитуляции, угрожая в противном случае стереть Париж с лица земли. Памятуя о судьбе Москвы, Огюст де Мармон, герцог Рагузский, подписал капитуляцию и отвел свои войска в Нормандию. С тех пор французский язык обогатился словечком «рагузер», что значит «подлый предатель». Справедливо или же нет — другой вопрос. Хотя стоит упомянуть, что в отличие от многих других наполеоновских военачальников, оказавшихся в ту пору в Париже и его окрестностях, Мармон сражался достойно. Не раз лично, со шпагой в руках, водил своих немногочисленных солдат в атаку. Погибнуть со славой не удалось. Пришлось взять на себя тяжкое бремя подписания капитуляции — и остаться предателем в памяти французов.
Ситуация с Москвой повторилась хоть и не зеркально, но чрезвычайно похоже. И все же различия были существенны. Начать с того, что после сдачи Москвы двор и высшие российские военачальники не бросились к Александру I, требуя отречения. Наполеону в этом смысле повезло меньше. Он готов был сражаться дальше, но вдруг обнаружил, что кроме его самого и старой гвардии, никто больше не желает продолжать войну. Как уже говорилось, с чисто военной точки зрения — сражения, данные Наполеоном на территории Франции, в любом другом случае составили бы Бонапарту военную славу. Однако сейчас, брошенный собственным двором и маршалами, он был принужден отречься от престола. Вроде бы даже пытался отравиться, но безуспешно.
Однако 31 марта в столице никому не было дела до поверженного императора — Париж, замерев, следил за дорогой от Бонди. Оттуда вот-вот должно было появиться войско свирепых «русских казаков». Здесь нужно пояснить, что первый из рагузеров, в понимании обычных парижан, отдал столицу орде кровожадных варваров. Новый Аттила, в одном лице с Чингисханом, во главе неисчислимого войска стоял у самых ворот. По городу ширились слухи о кровожадных свирепых звероподобных русских, которые будут жечь, грабить, насиловать и, уж конечно же, мстить за Москву. Потому что — как же иначе?!
Парижане ждали, но кровожадные «северные варвары» отчего-то все не появлялись. Если бы до того известный цивилизатор Наполеон Бонапарт не искоренил средства массовой информации, то, возможно, какой-нибудь ушлый военный корреспондент пробрался бы в русский лагерь и выяснил обстановку. А затем, ошалев, примчался бы в замершую столицу сообщать об увиденном. Победители старательно штопали мундиры, драили оружие, шлемы и кирасы, чистили коней, ладили упряжь и, что уж совсем непонятно, собирали по округе зеленые веточки. Но бойкого журналиста не нашлось, и Париж страдал от неизвестности.
И вот наконец русская армия показалась на горизонте. Во главе колонны гарцевал лихой казак, генерал-лейтенант граф В.В. Орлов-Денисов. В 1812 году его полк первым вступил в бой с переправившимися через Неман войсками Наполеона. Теперь же он получил от императора право встать во главе вступающей в поверженную французскую столицу союзной армии. По остроумной задумке Александра I в Париж должна войти не оголтелая банда, а блестящее воинство. Каждый кивер, каждую каску украшала зеленая ветвь — знак того, что победители сюда пришли с миром и парижанам не стоит ждать мести. Когда через несколько дней государю предложили сменить название Аустерлицкого моста, Александр лишь покачал головой и заявил, что достаточно, если французы будут помнить, как по нему триумфально прошли русские войска.
Шок горожан был столь силен, что сперва они не могли вымолвить ни слова. Однако безмолвно переносить вид этакого количества блестящих воителей для парижанок было невыносимо, и они заговорили, естественно на родном языке. Каково же было их удивление, когда отвечать им тоже стали на французском. Когда же выяснилось, что вместо грабежей победители склонны откровенно сорить золотом (на радостях от победы Александр I закрыл все задолженности перед армией 1812 — 1813гг. и выплатил двойное жалованье за 1814 г.), ликованию Парижа и вовсе не было предела. Теперь Наполеону, даже раздобудь он из-под земли новую армию, в столице не светило ровным счетом ничего. Толпы парижан сбегались к Елисейским полям, где стоял русский «оккупационный корпус», поглазеть, а заодно и свести знакомство с победителями, а также выгодно продать все, что можно было продать.
Среди множества зевак был и 12-летний сын наполеоновского генерала Жозефа Гюго -- Виктор. В своих воспоминаниях он писал: «Казаки совсем не походили на свои изображения: у них не было ожерелий из человеческих ушей, они не воровали часов и не поджигали дома. Они были приятными и вежливыми. Они относились к Парижу с огромным уважением, он был для них сакральным городом».
Единственной целью своего пребывания в Париже Александр I провозгласил: «содействие установлению мира и благополучия». И этому курсу следовал неукоснительно. Те, кто, совсем недавно славил грабителей Москвы, срывавших оклады с икон, кресты с церквей, набивавших ранцы столовым серебром и мехами, пел хвалу победоносному русскому оружию. Кто встречал цветами насильников в мундирах, грабивших местное население похуже саранчи, теперь с суеверным недоумением глядел на «северных дикарей» не посягавших даже на тощую селедку! Сам император Всероссийский личным примером неизменно подавал образец скромности и цивилизованного уважительного отношения к побежденному. Каждый день он сам, его ближний круг, русское офицерство и вся русская армия наглядно учили Европу милосердию и благоразумию. «Я нашел Париж красивым и надеюсь оставить его еще более процветающим» -- заявлял он. Когда же пришло время нашей армии уходить из Франции, командовавший экспедиционным корпусом князь Воронцов оплатил из своих личных средств все долги русской армии перед французами.
Увы, не всегда уроки идут впрок ученикам. Этот, похоже, начисто изгладился из сознания вершителей европейских судеб. В памяти ветреных парижан зацепилось лишь обычное казачье «Быстро! Быстро!», которым они напутствовали вальяжных рестораторов. Теперь оно превратилось в привычные всем «бистро».
Но очень хотелось бы, чтобы всякий раз, глянув на вывеску очередного такого «заведения общественного питания», европейцы вспоминали бы также и о причинах вступления русской армии в Париж в марте 1814 года.