Мы с утра собрались в баре, чтоб под водку побазарить
О влияньи на духовность разновидностей культур,
Потому что из Нью-Йорка к нам приехали шедевры
Моментального искусства человеческих скульптур.

Был вопрос поставлен остро: всюду Лувры, Эрмитажи,
Метрополитен, Уффици и Египетский музей,
А душа у населенья до сих пор чернее сажи.
Может, дело в экспонатах? Или зритель — ротозей?

Нас никто не одурачит стариной и ярлыками,
Если оптику спиртовым мы раствором осветлим,
А хвалёные шедевры, и не трогая руками,
Мы с пристрастием рассмотрим, как Христос — Ерусалим.

Вот стоит «Давид» холёный, как из бани вышел — голый!
Рядом сгорбился укравший сковородку «Дискобол»…
Как такими восхищаться, если их сморчок фиговый
Извращает и клевещет на мужской библейский пол?!

Вот ещё нудист. На камне примостился, отморожен.
Видно, крышею поехал из-за ветхости стропил.
Ну, какой это «Мыслитель»!? Чистый бомж с угрюмой рожей,
Что по дурости одёжу всю до чертиков пропил.

На другой валун «Русалка» в Копенгагене забралась.
Кто назвал её «шедевром», пусть застрелится в ответ!
Сотни раз датчане крали эту бронзовую кралю
И наутро возвращали, ибо прелести в ней нет.

На Милосскую Венеру, — эту женщину-калеку, —
Как посмотришь, давят слёзы. Что с неё, бедняги, взять?!
Ни поднять не в силах тонус пожилому человеку,
Ни убрать в квартире мусор, ни готовить, ни стирать.

Целый день, считай, впустую вернисажем ошивались,
Не умножили духовность ни Амур, ни Пан с хвостом.
А уже в последнем зале мы, как вкопаные, стали,
Ошарашенные Рио-де-Жанейровым Христом.

От великого шедевра в нас высокое проснулось,
В каждом даже «искру Божью» он, как птицу, всполошил.
Вгорячах рванули в Рио и сгорели б в эйфории,
Если б «Писающий мальчик» наш запал ни потушил.