Однажды Смерть пожаловалась Жизни:
«Меня не любят все… Боятся все…
Давай мы поменяемся ролями:
хотя бы ненадолго — на неделю.
Я стану Жизнью. Смертью станешь ты».
И Смерти было странно: почему
Жизнь сразу, без раздумий, согласилась,
надела череп-маску на лицо,
под черепом скрывая сто веснушек,
взяла косу, ее проверив пальцем,
и улыбнулась удовлетворенно,
когда на пальце появилась кровь,
и быстрыми шагами удалилась,
глазами в дырки черепа смеясь,
и прокричала издали счастливо:
«Запомни — предложила ты сама».
Смерть стала Жизнью. Натянула кожу
на свой скелет. Надела джинсы, майку,
с которой пела Алла Пугачева.
Приклеив нос, подпудрила его,
достала по знакомству сто веснушек
(хотя, по правде, если сосчитать, —
их было только девяносто девять, —
отсутствовала главная одна)
и, смазав кости, чтобы не стучали,
гигиеничным детским вазелином,
раскачивая бедрами, пошла.
Через неделю состоялась встреча.
Смерть в роли Жизни выглядела Смертью,
измученной, усталой и больной.
Жизнь в роли Смерти выглядела Жизнью —
помолодела, даже расцвела.
Сказала Смерть: «Теперь-то мне понятно,
как, согласившись, ты была хитра.
Меня боялись все, но уважали.
Все уважают смерть, но жизнь — никто.
И знаешь, что я поняла с испугом:
неуваженье к жизни — это жизнь
всех тех, кто сам себя не уважает,
хотя печатью самоуваженья
отмечены их лица, как клеймом.
Ну разве уважают жизнь те люди,
когда ее, единственную, тратят
на собственную жадность, тряпки, деньги,
на жажду власти — хоть ценой убийств!
И сколькие, так сами жизнь испортив,
потом плюются: «Разве это жизнь! »
Хоть и страдала я, но в бытность мою смертью
я приносила многим облегченье,
надежду на вторую жизнь — иную,
которой — я-то знаю! — в мире нет!
И если люди плачут, видя смерть,
то все-таки ее не проклинают.
Когда я стала жизнью, то меня
все называют на земле «проклятой».
Вздохнула Смерть: «Как страшно жизнью быть».
Вздохнула Жизнь: «Как хорошо быть смертью».
И обе вдруг заплакали, обнявшись,
и было не понять — где Жизнь, где Смерть.