Для меня — это прежде всего личность очень крупного человеческого калибра, дружбой с которым я по-настоящему горжусь. И, как таковая именно незаурядная личность, Токмаков целиком не вмещается ни в один из жанров или образов своей жизнедеятельности. Владимир — лирик и публицист, эстет и хулиган, авангардист и традиционалист, поэт, романист, эссеист и прочая — прочая в одном взрывном флаконе. Глядя на обложку «Настоящего» я вижу, как изображенный там Токмаков с ненавистью смотрит в зеркало на свое отражение или на своего лирического героя, литературного двойника. Не в этом ли вечном раздвоении и противостоянии самому себе можно найти удачный символ токмаковского творчества. Его суть — в постоянном углублении некоего внутреннего раскола. И речь идет не о шизофреническом распаде структур личности, но о необходимом каждому непродавшемуся художнику противостоянии уже застывшим, пройденным формам. Нервом токмаковской литературы — что особенно остро и ощущается в его прозе — является жажда реальной, нестерильной жизни, стремление к своеобразному гармоническому диссонансу. Это и будет называться вечно ускользающим «Настоящим» у Токмакова. К Владимиру вполне можно применить то, что сказал о себе Ницще: «я остаюсь собой только в своих несходствах». Зная автора «Настоящего» уже лет 15, я предполагаю, что и в будущем он едва ли изменится. Его невозможно представить себе благодушным и купленным официозным писателем-классиком. И трудно вообразить себе в полном смысле слова творческий кризис Токмакова — именно потому, что его литература и может быть определена как кризисное письмо, кризисное сознание. Но при этом ясно, что настоящий, недозированный душевный кризис приводит к настоящим мыслям и настоящему духовному мужеству.