зевают сумерки. вдоль заспанных предгорий
ведет пастух отару на поля:
клубятся паром, белизной горят
овечьи спины на туманном склоне.
заря потянется и с высоты уронит
свет золотистый на сурьму лугов.
беспечен день и сочен свежий корм.
пастух считает стадо, треплет бок
ягненка, поит скот и пьет из фляжки.
считает стадо пастуха за своего —
он часть отары, с нею — часть пейзажа
осенних гор:
в жилете из овчины
неотличимый от овечьих спин и
совместно с ними — от пушистых облаков,
кусающих скалистые вершины.
он думает, что скоро мир нагой
укроет снег —
кудрявый, чистый, белый,
как свежестриженная шерсть, и до апреля
загонит в стойла каждого и всех.
отара, соглашаясь, тихо блеет.
вернувшись в стылых сумерках домой,
пастух в молчании съедает постный ужин,
несет бидон с вечерним молоком
последней припозднившейся старухе,
берет оплату, гасит свет на кухне,
ложится на постель тяжелым лбом
ждать добрый сон, глаза зажмурив крепко,
считать овец.
считаться человеком.