«Стихи! стихи!
Не очень лефте!;
Простей! Простей!;
Мы пили за здоровье нефти;
И за гостей.»
Есенин.

Ему было странно смотреть на свои глаза, в отражении зеркального окна. В глаза Игоря Ивановича, било желтое солнце так, что приходилось сощуриваться в лицо скомканной бумаги. Удивительно, — думал он, как же устроена наш кожа, что ее можно потянуть мышцами лицами от раздражения, как резиновые перчатки. Оттянув кожу на подбородке, ему, вдруг стало не по себе. Так-то, так-то носят кенгуру своих детишек в сумках толстеньких животиков, — подумал он.
Быстро натянув любимые светлые спортивные штаны и кроссовки Nike, выбежал на улицу в дубовую рощицу, обсыпанную желудями, но без свиней, страстно любивших этот плод. На скамейках кое-где сидели, болтая длинными языками люди. Жало их языков дотрагивалось до мозгов людей, разрушая буквами слов все на пути жизней, съеденное ими их телевизоров и бесплатных газет, запитое Инет-пространством газет и секса знаменитостей, прикусывая своими авторитетными личностями, которые запудривали им мозг пудрой великих мыслей.
Мама, — сказал Игорь, мама… — жалостно всхлипывая. пролепетал он. Бессонная ночь, проведенная им с бесами своих мыслей, не давала ему говорить дальше, язык присыхал к небу и не хотел от него отрываться. Он запил его квасом из синтетического сусла, называемым — «Натуральный деревенский КВАС из хлеба». Тут же возникли патологические глюки об Есенинской деревне и городах Маяковского, и 30-е годы 20-ого века плавно перетекли в 20-е годы 21-ого века. Он очутился в деревне, где варили самогон и за его варение привлекали к уголовной ответственности, где у всех было единое мнение и если вдруг человек говорил, что-то не так, то власти предержащие люди, отправляли его в Сибирь на рудники. Везде ходили статные молодые люди и девушки-женщины, которые своим трудом доказывали в колхозах и совхозах право на рождение землей СССР пшеницы и ржи, являющейся составной частью при заготовке кваса.
Очнувшись от стихов Сергея Есенина, звучащих бьющей рифмой, называемого, забытым и забитым сейчас «1 мая» — «Ну как тут в сердце гимн не высечь,; Не впасть как в дрожь?; Гуляли, пели сорок тысяч; И пили тож.», Игорь Иванович открыл глаза. Он, подошел к разрушенной ферме непонятного сельского образования, пообок с обветшалыми домами и тремя стариками в них, проросшими уже в могилы. Дикие собаки «динго» бродили вокруг нее, везде росла колючая трава, врастающая в кирпичи 30-х густонаселенных годов, маленьких городов и миллионов деревень, воспроизводящих чревоугодные культуры для потребления населением. А мы т што, едим израильский чеснок вперемешку с австралийским мясом ягнят и турецкими яблоками, когда-то усыпавшими поля без краев и холмы необъятной страны. Леса вишен и абрикосовые пальмы громоздились на сепия фото, которые заменили неухоженные и брошенные деревни с неопределенным, людьми, возрастом Наполеона, пытавшегося с помощью войны решить свои амбиции. Его тщеславие перешагнуло эконмическим рычагом в печатные денежные станки, упершись в технологии компьютерного и маркетингового пространства и культуры, повенчанной с искусством нефтяных денег, замешанных на золотых коленках футбола.
Игорь Иванович, сплюнул в пролетающую муху и не попал, с досады на выпитый неживой квас. А рядом на скамье, выструганной умелыми руками станка, сидели катающие коляску с будущим, женские люди. Они гыготали дымом выкуренных ими сигарет, приобретенных по случаю их запрещения. Подошел человек в трусах спортивного покроя 19-ого века, с желто-зеленым крестом мотающимся ниже его седой волосатой груди на шнурке из ботинок. Он мило улыбнулся ему перегаром, широко разевая пасть алкоголика в возрасте. Протянутая им рука, напоминала бриллиантовый штопор борца за трезвость, врученный ему местной администрацией муниципальной префектуры власти. Игорь отвернулся в сторону дубов, которые молча кивали ему согласием кронами ветра. Штопор руки исчез в траве, упав вместе с телом и крестом. Коляски с будущим, сострадающе заржали милым смехом. Один вежливый дамско-дымный голос от группы колясок, сказал — «Ну, милый, отдохни, завтра будет тепло, не замерзнешь до утра». Из травы прожженной кое-где солнцем и защищенной дубовыми листочками торчали костлявые сбитые коленки худощавого тела с крестом. А футбольный женский гогот продолжался.
Придя домой с прогулки в рощу, Игорь Иванович принял ободряющий ледяной душ, и не обтерся полотенцем, прошел в кухню, мокрыми руками и каплями падающими на пол и куда попало, налил себе горячего чаю. В этом образе похожий на собаку, трясущую, после купания гривой в разные стороны, при этом его капли с волос и тела летели душем, а тело говорило ему — спасибо дорогой. Он загрустил. Жены не было дома. Вспомнил маму. Она была далеко от него. Подумал, не навестить ли ее?. Загрустил грустными глазами ища светлого пятна в жизни. Пошарил в карманах, ища ключи от машины. Их не было. Поиск продолжался с усилением желания ехать. Стемнело. Прошлая бессонная ночь вурдалаками обволакивала его несорно-умную голову, с желанием ехать к маме, чего бы это не стоило. Он оделся, взяв и отбросив мнение жены, говорившей — «не ехать, так как в ночь ехать всегда было опасновато». Пренебрегая этим явно правильным для него лозунгом, он, найдя ключи, принесшие ему дьявольским угодьем, вышел в улицу. Запрокинув голову к луне и бодрым шагом устремился в пропасть ночи, открывшей свою пасть безмолвием и мчащимся шумом машин…

2014 09 18
schne