В те самые первые дни накрывания тьмой
пришлось запереть мне на ключ ключевые слова —
«люблю» и «ты где?», и смешное «а чей ты? ты мой!»,
и много других. Я была человек и сова,
и некому было ночами промолвить «держись» мне,
до трёх не спала и слова вычитала из жизни.
Но слово «целую» упрятать никак не могла.
Оно притворялось формальным, почти как «пока».
В конце разговоров прозрачнее делалась мгла,
когда в ней звучало «целую» за миг до гудка.
Я стала полярной совой. Флегматичная птица.
Труднее всего оказалось отвыкнуть делиться
(взахлёб говорить: «Представляешь, читала вчера…»,
трещать: «Понимаешь, мне тренер в спортзале сказал…»
и спрашивать, как он, толсты ли его свитера,
отвёз ли он тёщу в собес, а ребят на вокзал)…
Калёным железом их жгла — «понимаешь» и «как ты»,
чтоб как-то наладился пульс, пропускающий такты…
В горшке на окошке растила цветок тишины.
Что делать, написано в книгах. Учила матчасть.
Кормила цветок то обидой, то чувством вины.
Теперь все слова ключевые умею молчать,
не множить, не складывать, не увеличивать вдвое,
нет-нет, я теперь их умею отнять. У обоих.