Я каждый день размышляю — что будет, если я устану рассказывать истории, а вам надоест их читать? Неужели все общее, что у нас есть, — это несколько страниц текста?

Мне хочется верить в чудо, в сверхсмысл, в потомков, которые однажды скажут: это было настоящее волшебство. Хочется неслучайной сопричастности, совпадений, предначертанных встреч, удивительных поворотов общего сюжета.

А потом я дописываю письмо и иду в магазин — покупать куриную грудь. И еще лук и морковку. Потому что суп, дом, дети, быт. И две несданные статьи на работе. И гости на днях приедут — значит, кроме куры еще мясо, сыр и мандарины эти тоже давайте.

У метро Василеостровская памятник конке — лошадки тащат трамвайный вагон. В вагон все время лезут дети, с лошадками делают селфи туристы, а на лавочках у памятника живут бомжи. У них там перевалочный пункт — рядом, в подвальчике, магазин «продукты», где всегда есть чекушка и копеечная колбаса, я хожу мимо почти каждый день и знаю все нехитрое меню бродяжьего пикника, иногда им фортит — кто-то из шайки приносит из ближайшего Макдоналдса самый дешевый бургер. Бургером обычно джентльмены угощают даму — она тут одна на четверых, сияет беззубой улыбкой, в руках — пакеты с пакетами, и в них еще пакеты — бог весть, с чем внутри. Рядом уличный музыкант — нынче в костюме перуанца, играет на странной смеси баяна, дудки и трещотки и даже иногда умудряется подпевать своей музыке.

Я иду — вот это мое здесь и сейчас, о котором я вам так часто пишу — и думаю о том, что у вас все совершенно не так, и другие города вокруг, и кто-то сидит на работе или в университете, а кто-то и вовсе — на другой стороне земного шара спит.

А потом приходит письмо на почту: «Я попала в больницу, вот такой диагноз». И вдруг из ниоткуда в память загружаются тысячи ответных писем, и имена, и профессии, проводятся параллели, как будто на карте надо нарисовать маршрут, и я стою в центре людской воронки, тянущейся из метро, зубами стягиваю перчатку и набираю в телефоне письмо: «Привет, это Лаврентьева», и почему-то знаю, что мне не откажут, нам — не откажут, что так — правильно. И через минуту уже получаю ответ, и знакомлю всех заочно, и музыкант играет что-то радостное и доброе, похожее на ламу, гуляющую в горах Перу.

И тогда мне кажется, что мир изменился — как будто меня накрыли хрустальным куполом, и тебя, и его, и ее — каждого, в каком бы городе мы ни находились, и к этим нашим сверкающим сферам сверху идут серебряные нити — прочная невидимая связь, а соединяются все нити высоко-высоко, я поднимаю голову, пытаюсь разглядеть, капюшон падает, и на глаза наворачиваются слезы — слишком глубокое небо. Питер снегом смеется: «Нечего тут подглядывать!»

Дома коты выкопали из горшка цветок, подоконник в земле, руки — в земле, в телефоне уведомление: в нашей закрытой группе на фэйсбуке спрашивают: «Светлана, а вы любите возиться с землей?».

Уж конечно люблю, особенно сейчас.

Никак не привыкну к этим пересечениям.

Грудь куры кипит, морковка чистится — бабки бы за сердце схватились: кто же так чистит. Морковку надо скрести, а я срезаю толстый слой — чтобы непрерывной полосой, как яблоко или картошка. Получаются ровные оранжевые ленты. Красиво и чем-то напоминает день Победы. Телефон гудит: «Я все-таки уехала в Москву. У меня работа мечты. Спасибо-спасибо-спасибо!»

А я никуда не еду, я дома, и домофон надрывается, открываю — курьер. Из Москвы. Теплая толстовка, яблоки, липа (мне чай и кофе запретили). Девчонки мои дорогие. Сердце вдруг становится мягкое и пушистое, как бабушкина шаль.

И я снова думаю о том, что вот во вторник уйдет 31е письмо — к сотням знакомых и совсем незнакомых людей, и я написала в нем о том, что мне пришло в голову в этот день, и даже не знаю, понравится ли оно и будет ли полезным, и не жду никаких оценок, и просто живу.
Но эти серебряные нити, их ведь уже невозможно перерезать.
Их никак нельзя перерезать.

Вдруг там, наверху, они сплетены в одни прочный канат, держащий на якоре небесный корабль, и очень-очень важно держать его крепко и хорошо — чтобы все были здоровы, и мечты исполнялись, и солнце светило чаще и снег зимой шел — в этом городе, и в любом другом. И чтобы у беззубых ребят на лавочке у метро было по бургеру на каждого — хотя бы сегодня. И дядька с музыкой поиграл-поиграл, зашел в вестибюль станции Василеостровская, приложил карточку к турникету, нырнул под землю, а вынырнул уже на другой стороне шарика — высоко-высоко в радужных горах. И его лама подошла бы к нему и ткнулась меховым лицом в руку.

Наступает обычный — и совершенно особенный — вечер, и люди на улице уже бегут не просто так, а разделяются на ручейки, прячутся в маленькие кофейни, становятся героями картин в оконных рамах с большими теплыми лампами, держат в руках вкусное и улыбаются.

Зачем нужны совпадения и стихи, зачем нужны Письма, зачем нужен купол из слов, кто это все придумал и во что это превратится?

Мне одной не ответить на эти вопросы.

Только вместе.