Иван Цветаев, создатель Музея изобразительных искусств на Волхонке, по воле собственной мечты стал одним из первых (работающих в сфере благотворительности), менеджеров, сумевших заинтересовать купцов-филантропов и меценатов проектом, в котором которым они не были заинтересованы.
Московская история знает много примеров, когда благотворители становились таковыми не по собственному благородному порыву, а в силу обстоятельств. Например, московские градоначальники постоянно создавали купцам подобные обстоятельства, и в результате город собирал нужные средства на хозяйство. Но то — градоначальники, им так по работе положено.
А вот Иван Цветаев, создатель Музея изобразительных искусств на Волхонке, по воле собственной мечты стал высоким профессионалом фандрайзинга,
и одним из первых (работающих в сфере благотворительности), менеджеров, сумевших заинтересовать купцов-филантропов и меценатов проектом, в котором которым они не были заинтересованы.
Рождение мечты
Иван Владимирович никогда в жизни не мечтал быть менеджером. А тем более — вымогателем. Просто так жизнь сложилась.
Он родился в 1847 году в селе Дроздово Шуйского уезда Владимирской области в семье сельского батюшки. Образование — Шуйское духовное училище, затем Владимирская семинария. Надо бы жениться, получить приход и стать милым, тихим провинциальным священником — все к тому шло. Но делу промешал владимирский музей — только-только тогда созданный, ютящийся в одной из комнат Губернской гимназии. Археологические находки завораживали. В результате вместо прихода в судьбе Ивана Владимировича появилось классическое отделение Санкт-Петербургского университета. Упоение красотами русской столицы. Архитектурные шедевры и богатые экспонаты уже столичных музеев. Университет Иван Владимирович окончил с золотой медалью. Потом провел два года в музеях Западной Европы.
Коготок завяз — всей птичке пропасть.
Речь идет о том, что Иван Владимирович стал жить несколько навязчивой, но притом благородной идеей. Он прекрасно помнил, каково ему, нищему студенту, было учиться без классических примеров перед глазами. Господа из богатых семей уже в студенческие годы имели возможность воочию ознакомиться с античностью северного Средиземноморья. Он же не имел такого счастья.
Идея проста. Надо помочь бедным студентам. Надо сделать в Москве музей слепков. А для этого нужны деньги. А деньги есть у купцов. И надо, чтобы купцы дали денег. Вот и все. Как говорится, не бином Ньютона.
Казалось бы, интеллигентный человек,
А вот и первые дневниковые записи, повествующие о том, как реализовывалась эта простая задача: «Отказал Лев Готье, очень богатый торговец в Москве железом… Отказал Василий Алексеевич Хлудов, человек огромного состояния и питомец Московского университета. Отказали Савва и Сергей Тимофеевичи Морозовы. Отказали Морозовы-Викуловичи… Отказала Варвара Алексеевна Морозова, пославши к своим детям. Отказали ее богатые сыновья Арсений и Иван Абрамовичи… Одни отказываются по грубости вкуса, другие по скупости, третьи, имея иные области благотворения».
Казалось бы, интеллигентный человек, рефлексирующий и застенчивый. Не от мира сего, да еще и тюфяк. Философ Василий Розанов так описывал внешность Цветаева: «Малоречистый, с тягучим медленным словом, к тому же не всегда внятным, сильно сутуловатый, неповоротливый, Иван Владимирович Цветаев, или — как звали его студенты — Johannes Zwetajeff, казалось, олицетворял собою русскую пассивность: русскую медленность, русскую неподвижность. Он вечно „тащился“ и никогда не „шел“. „Этот мешок можно унести или перевезти, но он сам никуда не пойдет и никуда не уедет“. Так думалось, глядя на его одутловатое, с небольшой русой бородкой лицо, на всю фигуру его „мешочком“ и всю эту беспримерную тусклость, серость и неясность».
Ему бы отказаться клянчить по приемным, не его это стезя. Надо бы сосредоточиться на научной работе, защищаться диссертации, радовать академический мир научными трудами, создавать свою школу.
Однако Иван Владимирович закусил удила: «Сегодня был у Толстопятова и говорил, нельзя ли расположить Е. А. Баранову с детьми принять участие в деле сооружения Музея встройкою залы их имени. Он обещал позондировать почву и высказал надежду на успех. Ныне же был у И. А. Колесникова, директора Никольской мануфактуры М. Ф. Морозовой с сыновьями. Шел разговор о средствах расположить в пользу дела М. Ф. Морозову. Тем временем вошел ее старший сын Савва Морозов, которого также втянули в эту беседу и стали просить принять на себя ходатайство перед матерью о сооружении в Музее зала имени Морозовых. Сын охотно согласился повести эти переговоры, но не поручился за их успех. При этой беседе присутствовал также и А. А. Назаров, директор правления Товарищества, уже ранее заявивший свои симпатии нашему Музею принесением в дар ему бронзовых копий бюстов и статуэток Неаполитанского музея».
А в итоге профессор Московского университета историк Любавский про Ивана Дмитриевича вот что писал: «Это прирожденный министр финансов, потому что так искусно добывать деньги из совершенно неожиданных источников, как это Иван Владимирович умел, да еще настраивать дающих деньги к благодарности, — они его благодарили за то, что он деньги от них получал, это никакому графу Витте никогда не удастся».
Технологии сбора
Иван Владимирович становится — страшно подумать — интриганом. Никаких учебников по НЛП в то время не существовало, курсов типа «монстр общения» тоже. Цветаев до всего доходит своим собственным умом поповского сына, развитым в аудиториях университета.
Прежде чем отправиться к потенциальному дарителю, выясняет обходным путем размеры состояния, черты характера, пристрастия, даже семейные неурядицы. Узнает, к примеру, что в Замоскворечье только что умер купец средней руки, вдова осталась одна с племянником, а племянник — мот. Приходит. Приносит соболезнования. Высказывает сочувствие. Море комплиментов столь безвременно покинувшему этот бренный мир. Скорбь. В том числе и по поводу состояния — дескать, племянничек-то ваш спустит в два счета его. «Ой, спустит, ой, спустит, аспид», — сокрушается несчастная.
И все, полдела сделано. Еще чуть-чуть, и барыня сама вдруг понимает, что необходимо сделать, дабы покойный — там, на небесах — был доволен. Ну, конечно же, пожертвовать большую часть наследства на музей. Без вариантов.
А дневник ученого все более напоминает кондуитик записного прощелыги: «Занес три визитных карточки и печатную Записку о Музее… Полякову, которого письмом к нему в Париж я просил об устройстве зал: одной имени их рода, другой — имени умершего сына Аарона Полякова, любившего искусство. Удочка закинута — попадется ли золотая рыбка в виде хотя бы одного зала? Завтра иду к ним вечером пить чай… и осмотрю крючок — не съеден ли червяк… или не повис ли на нем банкир».
Доходит до прямого нарушения закона. Дочь Ивана Владимировича, поэтесса Марина Цветаева пишет: «Отец из Германии привез от себя музею — очередной подарок: машинку для стрижки газона. — „А таможне не платил, ни-ни. Упаковал ее в ящичек, сверху заложил книжками и поставил в ноги. — А это что у вас здесь? — Это? — Греческие книжки. — Ну, видят — профессор, человек пожилой, одет скромно, врать не будет. Что такому и возить, как не греческие книжки! Не парфюмерию же. Так и провез без пошлины. Помилуйте! Да на пошлину вторую такую стрижку купить можно“».
Так же Иван Владимирович изобрел свою собственную технологию для общения с главным жертвователем, одним из богатейших россиян Юрием Степановичем Нечаевым-Мальцевым. Все очень просто. Если дать ему на подпись счет, то будет торговаться до копейки, до половичка дверного. Однако опытным путем Цветаев выяснил, что счет нужно давать по окончании «делового завтрака», именно в тот момент, когда свой счет размякшему благотворителю приносил официант. Тогда Юрий Степанович, не вчитываясь, сразу ставил две подписи. На автомате. Срабатывал купеческий рефлекс — Иван Владимирович разве что чаевых не получал. Но, между прочим, главное — результат.
Открытие
И в результате 31 мая 1912 года музей был торжественно открыт. Марина Цветаева вспоминала: «Белое видение Музея на щедрой синеве неба… Белое видение лестницы, владычествующей над всем и всеми. У правого крыла — как страж — в нечеловеческий и даже не в божественный, а в героический рост — микельанджеловский Давид».
Торжественное открытие музея. Николай II c семьёй. 1912 г.
Студенты Москвы получили музей, столь необходимый им для знакомства с античностью. А со временем этот музей разросся и стал крупнейшим в Первопрестольной собранием зарубежного искусства.
Он создавался на деньги российского предпринимательства (а также российской казны, регулярно ограбляемой Цветаевым во время прохождения таможни) Все, однако, понимали, что заслуга тут — Цветаевская. Именно ему обязан город появлением музея. Именно он стоял во время церемонии открытия на самом почетном месте, в белоснежном парадном мундире.
Он провел затяжную, тяжелую битву с купеческой косностью. И вышел из нее триумфатором.