Были у меня отец и мама, и оба умерли; потом много было еще чего-то прекрасного, как печаль: кого-то я люблю ужасно. Это печаль поет во мне: кого-то я люблю ужасно. Милое дитя мое, дорогой мой мальчик, душа моя. Я буду подниматься все выше…
Леонид Андреев. Полет.
Поводок надежного леера
выскальзывает из петель обвязки
неслышно —
как падает на пол одежда
отпуская свое немузыкальное тело
в голый свободный ритм невесомости
Лоскуты одеяла пуховой земли
прошитые жгутиками неверных проселков
похожи на шерсть зеленого сонного енота:
в пустом восторге под ребрами
возникает щемящая связанность тишиной —
мы начинаем смеясь плести разговор
словно заново вспоминая слова
в отсутствие темных провалов в паузы
Я говорю на пальцах о своей географии
для того чтобы разметить жестами
общий прозрачный воздух
чтобы найти в сквозной его непрерывности
привычные звезды призм калейдоскопа:
рисунки событий, надежд, совпадений —
осколки наивных планет
которые мне так неслучайно приснились…
Но стоят ли наши жгуче-соленые фантазии
белесых слез матери друга
взлетевшего на крыльях с острыми ржавыми перьями
из шлака зудящих забот неудачных работ
и длящейся днями-ночами гари табачной
навстречу проспектам сырым фонарям —
сведя сопротивление до нуля
в тангенсальном случайном разломе
не длящемся у нормальных людей и доли секунды
Мне рассказали они где-то есть нормальные люди
они зовут это невообразимой леонидандреевщиной
оттого что вернуться на землю сами уже не могут —
упорно плывя в мыльной пене
бурля упованиями в лопающихся пузырях
и выпуская едкие чернила
там где бессильны щупальца
Ведь свобода в пределе стремится к разрыву
считается в ступенях коротких отрезков — неточно
вольная пустошь пахнет медом и воском сброшенной кожи
и кости в песке — цена равновесия
Я стану свободным, мама
когда я забуду журнал «Мурзилка»
когда я забуду запах столовских котлет
которые мне мнились вкуснее твоих
когда я забуду солнечный луч на стене
в нашей старой квартире
Я стану свободным, мама
когда я не вспомню цвет твоих глаз —
никогда
Я привязан корнями к воде черных рек
я беру свою кровь из жирного прелого перегноя
и листья себе я придумал нарочно:
чтобы выпустить их отпустить и сбросить —
тысячу маленьких лодочек на тысячу тонких ручьев —
чтобы тихо шуршали в ногах
всех проходящих мимо
взявшихся за руки
над водой
И мы обязательно встретимся на земле
Где? —
каждый ответит в меру своей израненности.