4 сентября 2006 года скончалась Ольга Бешенковская — большой, самобытный русский Поэт. Отношение к Личности и её творчеству определяется тем интересом, который не угасает и после физической смерти.
У Ольги Юрьевны и по сей день тысячи читателей и почитателей. В 2017 увидела свет книга, посвящённая памяти Ольги Бешенковской «И надломиться над строкой». В неё вошли не только подборки стихов Поэта из многочисленных её книг, но и отзывы читателей страничек О. Бешенковской на сайтах «Стихи.ру», «Проза.ру», поэтические посвящения, отрывки из эссе, воспоминаний, литературных исследований её творчества.
Хочу сказать, что в подготовке этой книги принимали непосредственное участие и я, Елена Куприянова и ее муж — Алексей Кузнецов.

Предлагаем вашему вниманию небольшую подборку стихов О.Ю.Бешенковской

***
Где-то там, на окраине занятой спешкой души,
В стороне от её и забот, и воскресного блеска,
В захолустье моем — столько неба… Лежи и дыши
Этим внутренним небом, другое закрыв занавеской…
Всё лежи, и дыши, и следи из-под лёгких бровей,
Как мелькают века и, казалось, бесплотное — зримо:
Вот зелёные рифмы звенят в окончаньях ветвей…
Вот осенние гуси спасаются в сторону Рима…
В синема синевы словно фильм повторяется миф.
А когда засыпаю (и вместе со мной — недоверье),
Рассыпается «РИМ»… Из него сотворяется «МИР»…
И спасают его тихим скрипом гусиные перья.
Прилунится перо на морозный квадратик листа…
Но нескромные — «вечные» перья, вы не были в небе.
И какое там небо — была бы хоть совесть чиста…
(Мы и в небо-то смотрим, волнуясь о взлёте и хлебе)
И когда нам лежать? Если только уже не дыша…
Но лежи и дыши, если век на мгновенье отпустит.
Пусть измотан твой мозг. Пусть промотана даже душа,
Кроме неба, которое светится там, в захолустье…

***
Я хожу по растеньям…
За что мне такие права?
Человек — неврастеник,
Но в чем виновата трава?
Ждешь у моря погодки,
Когда улыбнется — бог весть…
Только тяжесть походки —
Совсем не по адресу месть.
Это невыносимо:
Понять, что по жизни идешь,
Что трава — Хиросима
Под бомбами наших подошв;
Что ее униженье —
Твое возвышение, Пирр…
Что в основе движенья —
Невольно растоптанный мир;
И что мира основа —
Движенье по вечной канве…
…Это, в общем, не ново,
Но, Господи, — шаг по траве…

* * *
Каким ты будешь, будущий язык?
Один для всех — как музыка и небо…
Один для всех: для Фета и для Феба,
Для коренастых сеятелей хлеба
И бледнолицых пахарей музык.
Чем будешь ты, — рисунком или словом?
Ты ко всему заранее готов:
И молча в спектре вылиться лиловом,
И выразиться в запахах цветов…
Готов для всех признаний и наветов —
Дарить оттенки слуху и очам,
Готов своих пленительных поэтов
И утешать, и мучить по ночам;
А я — лететь к тебе издалека…
Хоть мой скафандр — фланелевый халатик —
Смешон в хрустальной готике галактик,
Но вдруг пронзит восторгом и охватит
Прикосновенье к тайне языка.
И зазвучат — и слышала не я ли —
Уже в моей языческой дали —
И борозда раскрытого рояля,
И клавиши подтаявшей земли…

* * *
Мы засиделись в детстве дотемна.
Унылы гаммы азбучной машинки.
Тысячелетних истин глубина —
Пристанище лягушки и кувшинки,
Щи кислые — как привкус наших дней,
Среди кастрюль, играющих в горелки…
Мельчает жизнь.
Но в полночи над ней —
Совпавших тел сияющие стрелки…
И колонок, оторванный от белки,
Всё рыщет ёлку
в химии огней…
…Ещё чуть-чуть — поверю в мир иной,
Не в миф, а в сказку бледно-голубую,
В лазейку эту, первую, любую…
(Безумствам всем — беспомощность виной).
Ну как же так…
Ну пусть хотя бы так:
Как с тенью — тень, с растением — растенье,
Сольются строки в солнечном сплетенье
До боли были…
Навзничь — и во мрак…
Как хорошо, что выключили свет —
Почти на том…
На обморок похоже.
Не видно лиц.
И рвётся вон из кожи
Душа, которой — выдумали — нет.
Как жаль, что ночи наши коротки.
Как пахнет кофе — горький сгусток ночи…
И как щемит: ещё, вдвойне короче
И ночь его, и линия руки…

* * *
Что, явившись, познать и взрастить
На прожжённой земле?
Звука б отзвуком не извратить
Как берёзу — в золе,
Света — отсветом, жизнью — судьбы,
Жизни — смертью шута.
Хоть свистулька, хоть пафос трубы,
Лишь бы — нота чиста.
Да не застил бы свет бытия
Быт румяных калек…
Я — беспутная совесть твоя,
Мой безнравственный век! -
Где двухглавы осёл и орёл
На единой шкале;
Где над Зоей петля — ореол,
Над Мариной — колье.
Где над миской поднять головы
Косяки не велят;
Где последний музей синевы —
Новорожденный взгляд.
Девальвация Бога и спрос
На копеечный рай,
И под окнами — хрюканье роз…
(Только знай, удобряй).
Я не знаю, какой холодок
Под лопатку скользит…
Страшно только, что небо — глоток,
И что тело — транзит.
Чем такую судьбу выражать:
Реактивным мелком?
Мельком? И на крутых виражах
Стоном под языком?
Кисло-сладко дорогу бранить,
Не меняя билет…
Обрывается лайнера нить
Или ангела след?
Век мой сизый, тебя не виню.
Клюй с панели, как все.
В переулках и на авеню
Небо в звёздной росе!
Я сегодня такое смогу —
Океан переплыть!
Рвётся вена —
к бумаге —
в строку
Синеву перелить…

ПАМЯТИ ПОЭТА

Слава богу, что так, в Елабуге,
а иначе бы шли за гробом
равнодушно смурные лабухи,
каждый — нанят, и каждый — робот.
А в Париже или в Берлинии
провожали бы языками
злыми. Платьями — сплошь павлиньими.
(Время — бросить последний камень…)
Кто травил — тот бы первый — плаксою
над челом, что уже увенчано…
Если мазал при жизни ваксою,
возопил бы: «Святая женщина!»
Ты и так им, как Богородица,
отдала всё своё святое…
Не страдают от безработицы.
Не бывает у них простоя:
расшифровывают, печатают,
набиваются в фавориты…
Хорошо, что ушла, печальная,
прямо к Богу! — Без волокиты…
И — поклон тебе от поэзии.
И — ночной мой дрожащий шёпот…
Мне легко танцевать по лезвию:
у меня — твой бессмертный опыт…