1.
Первый день в Норильске, дождь пахнет химией. Только что возбуждено уголовное дело на мэра города Рината Ахметчина — за халатность, «выразившуюся в неисполнении своих обязанностей при возникновении ЧС». ЧС — это утечка 21 тысячи тонн дизельного топлива из норильской ТЭЦ-3 в реки Далдыкан и Амбарная. Мы померзли перед администрацией, а теперь едем в Кайеркан — отдаленный район Норильска. Директор НИИ сельского хозяйства и экологии Арктики Зоя Анатольевна Янченко, местная ученая, назначила встречу в парке. 9 вечера, дождь. Парк — это пустошь с пластиковой надписью «Я люблю Кайеркан». Мы встречаемся в полукрытой беседке. Я знаю, что Зоя Анатольевна говорила журналистам: рыбы в норильских речках подвержены странным мутациям репродуктивной системы. Мне нужно поговорить с ней о том, что происходило до и после разлива.

Зоя Анатольевна — красивая, маска поверх макияжа, нежный розовый шарфик поверх пальто. Холодно. Ежимся, начинаем разговор.

Зоя Анатольевна успевает сказать, что ее институт никак не зависит от «Норникеля».

Затем к нам подходят трое полицейских. «Здравствуйте, господа!»

Просят документы. «О, Москва». Просят редакционное задание.

«Сейчас пройдемте с нами. Режим самоизоляции».

Свежие справки об отсутствии коронавируса не помогают.

Я говорю, что сейчас идет интервью и полицейские могут подождать.

Полицейские соглашаются.

Нависают над беседкой.

Зоя Анатольевна меняет тон.

У рыб действительно странные мутации, об этом есть статьи — но говорить она об этом не может, она не ихтиолог. Не может подсказать, с кем поговорить. «Это — лица приезжие».

Говорит: «Я думаю, все нормально будет. Компания выделит средства… Мы, наука, готовы всем помочь, устроить. Главное — не нагнетать ажиотаж». «Мы обязательно справимся!» Она повторяет это несколько раз.

В отделе нас продержали четыре часа. Старший полицейский все время повторял: «Если бы я знал, что вы журналисты, никогда бы к вам не подошел».

— Какое глупое совпадение, — говорит Юра Козырев.

И мы правда думали так.

2.

Вид с горы Рудной на старый город. Фото: Юрий Козырев / «Новая газета»
Что такое Норильск? Это почти самый северный город России. Сюда нельзя добраться иначе как самолетом, дорог нет, единственная железнодорожная ветка идет до Дудинки.

Это приграничная зона, и, прилетая, заполняешь анкету — как будто ты въезжаешь в другое государство. Иностранцам въезд разрешен только по согласованию с ФСБ.

Под тундрой лежат цветные руды. Здесь ведется добыча металлов: меди, никеля, кобальта, палладия, осмия, платины, золота, серебра, иридия, родия, рутения, попутно добывается техническая сера, металлические селен и теллур, серная кислота. «Норникель» производит 35% мирового палладия, 25% платины, 20% никеля, 20% родия, 10% кобальта. В России это почти весь никель, почти весь кобальт и половина меди.

Цветные руды здесь были всегда, а население прирастало постепенно — сначала ГУЛАГ, потом завод, потом — город.

Комбинат был построен силами заключенных. Город был построен силами заключенных. Строительство Комбината было начато в 1935 году. Именно эта дата является датой основания Норильска, хотя само строительство города началось лишь в 1951-м.

Город окружен комбинатом, слит с ним.

Трубы, трубы, поселки — разрушенные и еще живые, шахты и рудники (здесь это слово ударяют на первый слог), дым, редкие лиственницы, как призраки.

Зимой здесь -45, летом температура гуляет от 10 до 30 градусов. Два месяца ночь, три месяца день. Сейчас солнце не заходит за горизонт, даже не касается его края. Свет кажется сценическим. Ночью, неотличимой от дня, выгуливают собак, молодежь сидит на детских площадках. Небо исполосовано дымами.

Здесь живет 180 тысяч человек, треть из них работает на комбинате. Остальные обслуживают комбинат или тех, кто работает на комбинат. Последние 20 лет все мэры города, включая нынешнего Рината Ахметчина, — его выкормыши, начинавшие работать в «Норникеле».

Когда случился разлив топлива? 29 мая. «Материк» — Москва и Россия узнали об этом на двое суток позже. «Хорошо, что вообще узнали», — смеются норильчане.

Один из резервуаров лопнул по самому низу. Это был самый большой резервуар № 5. Трещина в два с половиной метра видна из-за забора. Резервуары — и лопнувший, и соседние — покрыты ржавчиной сверху донизу. «Норникель» винит подтаявшую вечную мерзлоту, которая «подвинулась», но город знает — ТЭЦ-3, как и Надеждинский металлургический комбинат, стоит на скале. Но вечная мерзлота действительно тает, это тоже общее знание.

Обваловки, которая могла бы удержать топливо на территории, просто не было.

Топливо ручьем потекло в речку Далдыкан, оттуда в Амбарную. Оттуда — в озеро Пясино.

Официальная позиция комбината и Росприроднадзора — в Пясино топливо не попало, сумели остановить до. Но первые боны — плавучие заграждения, остановившие пятно, — появились спустя 1,5 суток. Течение рек сильное, озеро совсем близко.

Официальные лица ссылаются на прижимной ветер, не пустивший солярку в озеро. Ветер дул два дня и остановил 21 тысячу тонн, 350 вагонов топлива, плывущих по реке. Это повторяют снова и снова и, кажется, в это даже верят.

Пока арестованы четверо — директор ТЭЦ-3, главный инженер, его зам и начальник цеха. За начальника котлотурбинного цеха Вячеслава Старостина, вышедшего на работу лишь в январе, город собирает подписи. 66 тысяч подписей, комментарии

«не там нужно искать виноватых», «люди очень боятся», «на его месте мог оказаться любой».

3.

Озеро Барьерное у Никелевого завода. Норильск. Фото: Юрий Козырев / «Новая газета»
Второй день в Норильске. Мы едем в Дудинку — порт, по которому металлы вывозятся на материк. Мы встречаемся с лидерами коренных народов. Их тут пять — нганасане, долгане, ненцы, энцы, эвенки. Они по-прежнему считают Дудинку столицей.

Мы встречаемся с ними в отделе образования. Один выходит покурить, возвращается, спрашивает: у вас что, проблемы с полицией?

На выходе нас окликают по именам.

Молодой полицейский, смущаясь, настаивает, чтобы мы дали объяснения — кто мы и зачем в Дудинке.

Через два часа он позвонит мне на мобильный.

ЗВОНОК ПОЛИЦЕЙСКОГО

«Вы когда закончите? Очень нужно закончить побыстрее. Я вам разъясню, получил разъяснение, у вас тоже должна быть самоизоляция. Вам тоже надо находиться и соблюдать данное требование. Поэтому в случае, если вы продолжите, мы будем вынуждены принять меры. Поэтому, чтобы этого не было, необходимо… Не хочу просто вам впечатление портить и как бы ссориться, на конфронтацию идти с вами. Поэтому я прошу вас — пожалуйста, закончите побыстрее, и в Норильск.

Елена Геннадьевна, поймите меня правильно, не сочтите это за какие-либо там угрозы или еще что-то… Я не хотел бы, чтобы у вас появились какие-то проблемы на Таймыре».

4.

Норильск, начало Ленинского проспекта. 2018 год. Фото: Юрий Козырев / «Новая газета»
Мы звоним людям, договариваемся о встречах — и они пропадают. Это происходит снова и снова. Телефоны молчат, двери закрываются. Мы бронируем билеты на рейсовый вертолет — и нам перезванивают за сутки до вылета: на борт садятся полицейские, что-то случилось, ваши билеты аннулированы. Мы договариваемся с капитаном лодки — и на лодку приходит ФСБ и говорит капитану: «Мы ищем наркоторговцев, едут ли с вами гражданские?» Те же фээсбэшники приходят к директору капитана — убедиться, что капитан не осмелится взять нас, и директор пугает своего сотрудника тем, что разорвет контракт. Руководитель частной вертолетной компании говорит — «Норникель» попросил не летать над разливом, не будет заказов — не будет и нас, вы же понимаете.

Нет, мы все еще не понимаем.

«Каменная вата», — говорит наш главный редактор.

Местные журналисты — в городе две газеты, одна принадлежит Комбинату, другая — администрации — тоже знают, что мы приехали. Здесь помнят и любят Игоря Домникова, который до прихода в «Новую» издавал в Норильске единственную независимую газету «69 градусов». Передают приветы, но встречаться отказываются.

5.
Руслан Абдуллаев — адвокат и лидер движения «Мой дом» — говорит осторожно. Но говорит. Мы встречаемся в его офисе. Норильчане считают, что именно его письмо о разливе топлива попало на стол президенту.

Очень долго он был один в поле воин. Семь лет он пишет жалобы и отстаивает их в судах. Он объясняет просто: я юрист, хочу вернуть Норильск в правовое поле.

Он верит в вертикаль власти и в общественный контроль. «И сработала именно та общественная вертикаль власти, которую выстраивал президент, которую мы в свое время подхватили и, так или иначе, несмотря на все тяготы и лишения, реализовали. Фактически вот этот канал общественной и гражданской связи и сработал».

Он любит город, но сам не может объяснить, почему, «что-то здесь завораживает».

В его организации нет членства, но есть костяк — восемь адвокатов. Трудовые права, коррупция, экология. «Это все вы не представляете как связано». До прошлой зимы здесь дороги посыпали гранулированным шлаком, который администрация выкупала у «Норникеля». После многолетней битвы Руслана шлак признали тем, чем он является, — опасными отходами.

— Норильск — это заповедник коррупции. То, что происходит тут — ну ни в одном другом регионе, наверное, таким изощренным способом не происходит.

(продолжает) Ну если я говорю, нагло умудряются отходы, те, которые должны утилизировать, продавать и из бюджета еще платить деньги? Ну блин! И при этом нету ни одной надзорной структуры, кто бы сказал — ой, мы не знали. Все знали. Все вот фактически этому способствуют.

Ну что было. Были эсэмэски «будь аккуратнее», «с собой ничего не носи», ну какая-то такая фигня, короче, типа, могут подкинуть, в таком духе. Были анонимки на меня. Я и террорист, я и ваххабист, и оружие вожу…

Однажды по этим анонимкам его задержали вместе с женой. «После этого я все для себя до конца решил».

Руслан рассказывает: в 16-м году сорвало ветром с крыши дома 33 по Талнахской лист проржавевшей жести и убило девушку.

— Следственный комитет возбудил дело, расследовал-расследовал 10 месяцев и закрыл. Возбудили по 109-й — причинение смерти по неосторожности, когда в результате действий, ненадлежащего исполнения лицом своих должностных обязанностей. Закрыл на том основании, что отсутствуют события самого преступления.

Сейчас дело открыто в третий раз, открывали через Бастрыкина. С третьего раза, забрав дело у норильских следователей, нашли ответственного — начальника эксплуатационной части управляющей компании.

— Он свою вину признал. Все, собственно говоря, мы уже ждали, когда будет вот это окончательное решение. А ему, видать, начальники сказали. И он все — нет, нет, я не виноват, я ничего не скажу. Ну следователи работают дальше, следом главного инженера привлекают. Потому что вот пошли по инструкциям — это то, что сейчас по аварии происходит. Документы изъяли, изучают, что должно быть.

Ему не жалко задержанных ни сотрудников ТЭЦ, ни Старостина.

— Как бы там ни было, он — должностное лицо. Он обязан был сигнализировать! Говорю, ко всем обращаюсь, кто где находится — смотрите, заявляйте, пишите, говорите и исключайте тот момент, когда вы там сидите, молчите, а потом крайними становитесь. Он и будет крайним, если он не будет говорить. Ну это уже осознанный выбор. И к этому все идет, к сожалению, — 51-я статья, и московский адвокат. Все! Почему показаний не дает?

Если бы он пришел, сказал — ребята, да, я вот в январе ступил, я то-то делал, я к начальнику обращался, я писал, я говорил, я обошел территорию, видел, что она не соответствует, видел какие-то риски. Я, соответственно, уведомлял, ну и как бы все необходимые меры предпринимал. Надлежащим образом выполнял свои обязанности, старался предотвратить. Тут вопросов нет! Но он же этого не сделал! Он же мало того что этого не сделал — он еще и скрывает. Он фактически соучастник. Как ты осуществлял свои полномочия, насколько вверенный тебе опасный производственный объект ты контролировал. Да извините меня, можно на этом бетоне сидеть и днем, и ночью, но не допустить!

Я вспоминаю, что коррупция в своем изначальном значении — растление, разложение, ржавчина.

Именно к Абдуллаеву пришел замглавы норильского Росприроднадзора Василий Рябинин, чтоб опубликовать свой ролик.

6.

Василий Рябинин. За спиной — озеро Долгое и система охлаждения ТЭЦ-1. Фото: Юрий Козырев / «Новая газета»
Василий Рябинин смотрит на нас и говорит: «Я не буду с вами разговаривать».

Он в рубашке и подтянут. Перед ним — совершенно пустой стол. Это его 20-й день работы в Росприроднадзоре. Он уже написал заявление об увольнении, этому заявлению не хотят давать ход. Заходит молодой коллега, видит нас и выходит. Внизу ходят рубашки следственного комитета.

— Попробуйте договориться через главу Росприроднадзора, — говорит Василий и улыбается уголком рта. — Типа, официальное интервью.

В сорокаминутном видео, которое в городе называют «самоубийством», Василий Рябинин говорит о том, как во время проверки Красного ручья (из трубопроводов сочится постоянно, и самым старым разливам уже дают здесь названия) поступил сигнал о разливе топлива. О том, как начальника и замначальника Росприроднадзора не пустила на место охрана комбината — в присутствии полиции. Как они вышли пешком к Далдыкану и увидели поток дизельного топлива, идущего «горной рекой». «Пару кадров красной реки, которая впадает в дизельную реку, ощущение катастрофы налицо». И как они пытались подъехать к ТЭЦ-3, и за ними приехала «буханка» с вооруженными людьми.

На следующий день с Рябининым встретились сотрудники департамента безопасности, спросили, как он оценивает обстановку.

И дальше — про указание руководства отбирать пробы только около бонов. Про появление версии, что в озеро ничего не попало из-за прижимного ветра. При этом пробы с озера никто не брал.

«Тогда я организовал как бы людей, наших всех, с отдела. И сказал, что мне кажется, это должностное преступление, вот. И я этим заниматься не хочу. Поэтому выдавайте мне задания в письменном виде. На что мне сказали: „Ты отстранен от этой проверки“. А начальству подготовить служебку о моем отстранении. И сказали: „Ну ты подготовь письменно, чем ты в общем-то недоволен“. Вот. Я сказал, что я обязательно подготовлю, когда будет распоряжение об отмене отстранения меня от проверки.

И, в общем, что это на самом деле как бы такое не должностное, наверное, преступление, а преступление против даже моих детей.

Это вообще на самом деле здесь очень тяжело, с детьми. Потому что, например, у меня часто дети плачут, просятся: „Папа, выпусти погулять“, а на улице газ, и я просто понимаю, что это моя ответственность за это.

Потому что я сейчас работаю именно в этом месте, кто должен вот это вот предотвращать. А этого не происходит. Да, возможно, мне надо было это делать как-то постепенно, но эта авария, она изменила все планы. В результате этого ну вот я пошел на такой вот шаг, как вы сейчас видите».

Мы выходим курить, и он говорит: «Я увольняюсь и уезжаю из города. Я свое сделал, я свое отвоевал». Он говорит: «Главное — мои дети в безопасности. Они гуляют у дома — когда газа нет».

Замруководителя Енисейского межрегионального Росприроднадзора Александр Александрович Иванов говорит: «Я бы с вами поговорил, так уволят же. Уходите».

7.

Рамиль Садрлиманов и Игорь Клюшин. Заброшенная угольная шахта рядом с горой Шмидта. Фото: Юрий Козырев / «Новая газета»
«Господь, наверное, знает, как помогать людям». Рамиль Садрлиманов православный, верующий. Иконы в старой машине. Он говорит — однажды у меня останавливалось сердце, и я запомнил это чувство. Говорит — у меня сын и дочь, надо жить достойно. Рамиль рассказывает, как был наблюдателем на выборах Путина, и «все потом перевернулось».

У него свой бизнес — магазин банных товаров. Его друг Игорь желает ему разориться — «скорее уйдешь в депутаты», только в депутаты Рамиль не хочет. У Рамиля есть видеокамера Sony и машина. Он, Игорь Клюшин, Руслан Абдуллаев и Андрей Васильев ведут в фейсбуке группу «Норильчане». Сейчас в группе 7 тысяч человек.

Игорь Клюшин — бывший замглавного редактора газеты Комбината. Говорит, что заблуждался — но как заблуждался? Приветствовал приход Потанина, воевал с коррумпированными профсоюзами, верил, что «Норникель» «построит западный капитализм». Уволился в 2006-м. Гордится, что ушел с золотым парашютом. Он говорит, что у него есть израильский паспорт, что может уехать из Норильска в любой момент — но почему-то не уезжает. «Здесь апокалипсис без конца».

Рамиль прячет машину у трассы, мы с Игорем идем к Красному озеру — самому старому хвостохранилищу Надеждинского завода, «Надежды». Мы долго идем вдоль ржавых труб. Над трубами в полярный день горят новенькие фонари. Земля вокруг переворошена — после разлива топлива и перед визитами высоких лиц здесь убирали красные подтеки, перекапывали землю бульдозером.

Дальше дорога делает поворот. Здесь сбрасывают с КрАЗов землю в Красное озеро.

Земля пахнет и дымится. Экскаватор сгребает кучи в озеро с алыми берегами. Водитель вместо ответов похлопывает по спецовке «Норникеля» и улыбается.

Уборка зараженной топливом земли у ТЭЦ-3. Фото: Юрий Козырев / «Новая газета»
Ребятам слили информацию, что грунт засыпают и в брошенный ангар напротив 5-й автоколонны. Брошенных зданий тут много. Рамиль снимает панораму, пока Игорь лезет внутрь.

Рамиль не может лезть — с тех пор, как его выследили и избили казаки два года назад, у него болит спина. Но завтра его репортаж увидит весь Норильск.

Интернет в Норильске появился три года назад. До этого был спутниковый, и скорость едва позволяла читать тексты. О Ютубе речи не шло, о соцсетях — тоже.

Интернет тоже провел «Норникель» — вводили систему управления SAP, требовалась мощная информатизация. Кабель протянули от Тюмени, перекладывали через Енисей. И заложили под себя бомбу.

В группе начинали с расследований о коррупции местной власти, полюбившей закупать открытки и цветы по 40 тысяч рублей за комплект. Про «парки», устеленные искусственной травой. Про 3650 пустующих муниципальных квартир — при существующей очереди на жилье.

Но дошло и до Комбината.

Под шапкой группы — полоска, меняющая цвет. Это «народный» мониторинг воздуха и серных выбросов. «Зеленый — дышим. Оранжевый — дышим через раз и не везде. Красный — спешите в укрытие».

Именно «Норильчане» стали информационным центром после аварии на ТЭЦ-3.

Но членство в группе — вещь публичная.

Кроме этой группы существует «подполье». Подполье почти полностью состоит из бывших и нынешних сотрудников «Норникеля». Подпольем они называют себя в шутку, но меры безопасности не шуточные. Мы встречаемся с отключенными телефонами, садимся в правильные машины. Многих из них уже «взяли на карандаш».

Мне показывают угрозы, которые им приходят, и запрещают их цитировать. Угрозы написаны очень похоже, правильным русским языком, содержат в себе философские размышления.

Я думаю, что, видимо, существует человек, который получает зарплату за эти слова. Особенно мне запомнился тезис: «Будущего не существует, те, кто беспокоится о будущем, — лицемеры. Подумайте о настоящем. Настоящее может быстро измениться, и рядом с вами не останется ни одного человека».

Я бы хотела поблагодарить каждого и каждую, кто помогал нам все эти дни, но не могу назвать вас по именам. Спасибо вам.

8.

Красное озеро. Хвостохранилище Надеждинского металлургического завода. Фото: Юрий Козырев / «Новая газета»
Газ с Медного завода накрывает город, и я вдыхаю его.

Это действительно сложно описать. Плоский сладкий вкус обволакивает горло, остается глубоко внутри. Начинаешь покашливать, но кашель не приносит облегчения — диоксид серы уже в легких.

Начинается дождь, и меня загоняют под крышу: вода, касаясь газа, превращается в слабоконцентрированную сернистую кислоту.

В следующий раз я вдыхаю газ ранним утром. Улица полна людей, дети идут в школу. Немного покашливают, все. Треть города дышит этим на работе.

Говорят, раньше было хуже. Раньше работал Никелевый завод, находящийся на противоположной от Медного стороне города, и, откуда бы ни дул ветер, газ оказывался в городской черте. Четыре года как Никелевый закрыли. «Норникель» представил это как экологическую акцию. Заводчане говорят: разваливалась крыша, разваливалось оборудование; в ремонт вкладываться не стали.

Летом роза ветров оборачивается на город, и люди стараются уезжать или хотя бы отправить детей.

«Норникель» обещает построить «серный проект» — производить серную кислоту вместо выбросов. Это самое дорогое экологическое вложение компании, 3,5 миллиарда долларов. Обещают уже долго, сроки переносятся, сейчас говорят уже про 2025 год. По факту есть фундамент, закрытый забором, недавно забор повалился.

По городу ездит белая комбинатовская машина, замеряющая газ. С момента разлива выбросы уменьшились — и хоть уменьшили скорее всего для гостей города, норильчане благодарны Комбинату.

9.
В Норильск приезжает министр природных ресурсов и экологии Дмитрий Кобылкин, глава Росприроднадзора Светлана Радионова и губернатор Александр Усс. Их везут на место аварии, потом — на встречу с коренными малочисленными народами (отбор шел жесткий), потом — на ликвидацию разлива. Их сопровождают правильные, отобранные журналисты. Мы не входим в их число. Передвижение осуществляется транспортом «Норникеля», и нас отказываются включать в делегацию.

Нас пускают на первые пять минут совещания в администрации.

Совещание министра природных ресурсов Дмитрия Кобылкина, главы Росприроднадзора Светланы Радионовой и штаба ликвидации ЧС. Администрация города Норильска. Фото: Юрий Козырев / «Новая газета»
Совещательная комната забита. Люди сидят вдоль стен, люди смотрят с экранов. Я узнаю Зою Анатольевну Янченко. Радионова поправляет жемчужный браслет на синей перчатке. Министр говорит:

— Наша главная задача — принять исчерпывающие меры для сохранения природного богатства и биологического разнообразия… Мы видим много попыток со стороны отдельных игроков ослабить природоохранное законодательство. Президент Российской Федерации Владимир Владимирович Путин дал исчерпывающие поручения на этот счет. Мы не можем сегодня сказать, сколько времени понадобится на восстановление нарушенных экологических систем. Я думаю, что на это уйдет не один год. Но из того, что мы сегодня видели, хочется отметить хорошую работу, высокопрофессиональную работу министерства чрезвычайных ситуаций по локализации и дальнейшей ликвидации этой аварии…

Представители «Норникеля» заявляют — собрано 90% топлива.

10

Участок розлива файнштейна плавильного цеха Надеждинского металлургического завода. Фото: Юрий Козырев / «Новая газета»
Рабочий с «Надежды» говорит:

— Тут все равно, где ты работаешь, на самом деле. Норильск — такое место, куда бы ты ни пошел, везде сплошной кошмар. Действительно государство в государстве. Для каких-то регионов зарплата, допустим, в 35−40 тысяч рублей на руки чистыми, может быть, нормальная, а в Норильске по нашим ценам — за квартиру двухкомнатную 12 тысяч в месяц коммунальные услуги. Здесь зарплата 100 тысяч рублей — это немного, хотя 100 тысяч рублей получает плавильщик. Это та зарплата, которую не все на Комбинате получают. Причем платят за эти 100 тысяч рублей, мягко говоря, своим здоровьем.

Тарифы не рыночные, не соответствуют рынку по всей России. Если бы у нас были тарифы, которые существуют на материке, в других регионах, у нас зарплаты были бы кратно выше. Просто кратно. Те же плавильщики получали бы примерно по 200, как и проходчики. А никто так не получает.

Проверяющие связаны с Комбинатом. Как? Банально. Вот человек преподавал в корпоративном университете. А это как бы структура комбинатовская, там проходят обучение все работники Комбината. Опять же, контролирующие органы — они все между собой так же завязаны. Бывшие инспектора по технике безопасности Комбината работают в Ростехнадзоре, или работники Ростехнадзора работают в Комбинате.

Тут мало что кто-то сможет изменить, мне кажется. Ну приходят иногда какие-то независимые структуры. Они пишут отчеты, эти отчеты никто никогда не видит.

Рабочие места… Есть нормативы по превышению предельно допустимых концентраций. По шуму, по загазованности, по вибрации. Все это существует, как бы все эти нормативы есть. Но когда проходят проверки, допустим, по запылению рабочих мест, цеха не работают! Они приходят, естественно, в утренние смены. И что они будут замерять? Чистый воздух? По вибрациям я ни разу не видел мониторинга. И вроде как все хорошо, а люди выходят со смены, у них спины болят. Вот у тебя работа сидеть, контролировать какие-то процессы. А у тебя такая вибрация, что ты в конце смены встаешь, и просто каждый позвонок свой чувствуешь. А если кто-то пытается поднимать какие-то вопросы, обычно это замыкается внутри цеха или забора Комбината. И редко вылазит наружу.

Фотовидеосъемка запрещена, это жестко и в формате увольнения. Даже за бытовые фотографии какие-то, что люди просто сфотографировались коллективом на работе, — и их могут ждать какие-то санкции. Вплоть до лишения премии — это нормально. Были случаи в соседних коллективах — ребята просто сфотографировались, выложили в социальную сеть, на личные страницы. Причем фотография не отображала каких-то проблем, просто они сфотографировались на рабочем месте — все, они без премии сидят.

А премия какую часть оклада составляет? Минимальная — это 30%, максимально — до 50%.

Многие здесь зависимы. Это ипотеки, кредиты. Комбинатовские программы полурабства. Вроде как социальные проекты, «мой дом», «помощь в переселении». А в итоге люди подписывают документы, и они ни слова больше не смогут сказать.

Это не прописывается, но это все знают, все проходят. Все программы согласовываются с руководителями. То есть человек пишет заявление, что я хочу участвовать в такой-то программе, получить льготы, приобрести квартиру по этой социальной программе. И все, это согласовывается с твоим непосредственным руководителем, и так далее, по всей цепочке. Там количество подписей — вплоть до директора завода, что этот человек включен в программу, и ему дали эту льготу. И все, все знают теперь, что он раб. Что он теперь скажет — я не пойду работать на опасный объект? Вот на «Надежде» крыша обрушилась года два назад. Что он скажет — я туда не пойду?

Горнорабочий. Фото: Юрий Козырев / «Новая газета»
Ремонты зданий и сооружений на Комбинате — это отдельная история. Все ветшает. Та емкость, которая лопнула, — это просто олицетворение всего Комбината. Все так держится. Яркий пример, допустим, НОФ (Норильская обогатительная фабрика. — Е. К.), там довольно-таки страшные есть места. Есть галерея лифта, которая просто в чудовищном состоянии долгие годы находится. И если идти, подниматься не на лифте, а по лестнице, где эта галерея, там дыры вот такие вот в стенах. И все это на ветру качается. Если посмотреть по кадрам, то специалисты, инженеры по зданиям и сооружениям здесь будут крайне востребованы, но никто не хочет идти. Потому что никто не хочет отвечать за это. Потому что все в страшном состоянии, и если человек идет на эту должность, он понимает, что это билет в один конец. Развалится стена — ты будешь отвечать. Крыша обвалится — ты тоже будешь отвечать. А чтобы провести ремонт, надо остановить оборудование. А как остановить оборудование… Ну как? А как мы работать будем? Сейчас все вот так вот.

За последний год за 2019-й это была чистая выжимка. Весь Комбинат показал сумасшедшие показатели, «Надежда» выдала максимальные показатели за всю историю своего существования! Проводилось кошмарное количество экспериментов по плавкам, привозились разные материалы, завозились для плава. Но при этом все оборудование просто звенело и громыхало. В лучшем случае там где-то что-то смазали, пришли быстренько слесаря, все, дальше работаем. Что толку смазать, если там внутри все раскрошилось? Печи, естественно, тоже стараются не останавливать. Остановка печи — это очень страшная вещь, потому что запуск печи — это еще большие проблемы. Представьте, что барабан вот этот крутится, а у него изо всех щелей расплав течет. Пока настыль (нарост застывшего расплава — Ред.) не появятся по полметра, чтобы стенки не заросли уже расплавом, люди просто там подпорками пытаются закрывать, затыкать дырки.

Навряд ли из плавильщиков кто поговорит с вами с охотой. Вы просто попросите плавильщиков руки показать. Там ожоги будут примерно до локтей.

Потому что расплав брызжет часто. Войлок, все средства индивидуальной защиты, они, конечно, эффективны, но когда у тебя шпур в руке, а расплав брызжет, что ты, шпур (инструмент плавильщика, трубка, по которой воздух подается в расплав. — Е. К.) будешь бросать, что ли? Нет, не бросишь ты его, это опасно! Вот. Брызгает — терпим.

Видео: Юрий Козырев, монтаж: Александр Лавренов / «Новая газета»

Проблем-то много, все молчат. Бывали случаи, люди говорили об этом более вышестоящему руководству. Но примерно ответ был такой, что такого не может быть. Проходили обучение в корпоративном университете, и там кто-то из высшего руководства, из Заполярного филиала вел там лекцию. И люди начали ему говорить: что, ну что вы нам рассказываете, мы вчера буквально столько нарушений делали по приказу.

«Вы можете отказаться!» — «Без премии будем сидеть за отказ». — «Да такого быть не может, у вас все замечательно! У вас все хорошо! У вас идеальные условия труда!»

Надеждинский металлургический завод. Плавильный цех, конверторный пролет. Фото: Юрий Козырев / «Новая газета»
Тут в любой ситуации, если что-то пошло не так, ты будешь виноват. Есть все различные нормативы, что-то вроде динамической оценки риска. Ты не оценил опасность. Все, это твоя проблема. Не надо было тебе этого делать.

Бывали случаи, абсолютно абсурдные. Лет пять назад было. Мужчина в районе ЦАТКа вышел из машины, его покусали бездомные собаки. Он вышел с КамАЗа, его покусали. Вроде как в чем вина-то человека? На него накинулась стая. «Не оценил безопасность при выходе из транспортного средства». Вылечили, наказали. Это же бред, согласитесь?

Профсоюз как бы есть. Никто с ним никогда не общался. Ну то есть это аффилированная с Комбинатом структура из работников Комбината, о которых мало кто знает. Они не участвуют в жизни предприятия как-либо вообще. Когда происходят какие-то моменты по обсуждению — коллективного договора или продления, они появляются и начинают вести какую-то свою деятельность, типа торгов, что вот тут мы вам что-то добавим, тут не добавим. В итоге все вываливается в то, что тот же коллективный договор каждый раз уменьшается и уменьшается. То, что интересно работникам, оно зачастую не включается туда. Да банальные даже такие вещи, как транспортировка людей до работы и обратно. Вроде как обыденная вещь. Ну что такое — довезти людей до работы? Нет. Дорого. Зачем.

Экология! Ну вот вы видели же трубопроводы? Они же не из земли торчат. Соответственно, к ним идут еще подводы. То есть вертикальные, а есть еще горизонтальные трубы, которые от самого предприятия отводят сам газ. Сера, все эти вещества, они же оседают тоже на трубах. То есть вызывают такую корочку определенную. Трубы же забиваются со временем, зарастают. Зарастают чем — тем же, что и в воздух выходит, диоксидом серы. Их же промывать периодически надо. А диоксид серы с водой смешивается, это сернистая кислота. Соответственно, единственный способ убрать — это ее смыть. А куда смывается? Куда оно течет, там кто-то контролирует, что ли? Нет. Ну течет и течет ручей кислоты. Это же внутреннее предприятие. Ну вылилось через грунты, ушло куда-нибудь… ну ничего страшного. Это с древних времен идет.

Под горой Гудчихой. Фото: Юрий Козырев / «Новая газета»
Да, я родился здесь. По работе выбор не самый большой. Кумовство существует, и страшное, на самом деле, это одна из главных проблем,

и на Комбинате, и вообще всего происходящего. Потому что люди часто занимают должности, не соответствуя по знаниям этим должностям. Ну они просто диплом купили, и их посадили куда-то работать. А то, что они отвечают за жизни людей, они как-то об этом мало задумываются. Ну работает и работает человек. А потом у него еще какая-то карьера, и так далее. В итоге у нас получается, что руководство прям совсем неквалифицированное. Вот. Совсем.

До абсурда доходит, что люди не знают процессов, происходящих, не знают устройства оборудования. И это твои непосредственные руководители могут быть! А он не знает, из чего у тебя оборудование состоит. Ты знаешь, он — нет. Как это? Сейчас я знаю, что пытаются это переломить. Привозят сюда специалистов на руководящие должности, что мало кому нравится из местного руководства. И все понимают, почему это: коррупция, откаты на выполнении работ, и так далее. Это все существует. Откат — это 50−60% с подряда может достигать. Кто занимался подрядами на комбинате, знает, что… ну тебе просто не подпишут. Наряд не закроют, и все. Ты работы выполнишь, а тебе не заплатят. Ну найдут до чего докопаться.

Про аварию мало кто говорит, стараются вообще не говорить лишний раз. Все понимают, что это всего лишь вершина айсберга. Эта емкость, она в принципе олицетворяет весь Комбинат. То есть это все вот так вот гнилое, ржавое. Авария — ну, а что они скажут, что комбинат виноват?

Сейчас вот людей отправляют на устранение так называемой этой аварии. И тут тоже странная вещь — в первые дни люди ходили просто мусор с территории собирали, потому что ждали приезда больших начальников, надо было прибраться, а мусора везде кошмар сколько. Теперь вроде как занимаются уже на реагентах. Рассыпают эти реагенты по воде, чтобы якобы что-то восстановить. Всех, кого могли туда отправить, из штата, тех туда и отправили. Ну тех, у кого есть возможность какие-то работы сейчас отложить, допустим, ремонтный персонал, который еще остался в Комбинате. Их туда по приказу выводили. Все понимают, что в первые дни люди занимались просто ерундой. Не то что ерундой — это тоже полезно, мусор собрать, прибраться, это очень нужно иногда. Но когда у тебя под носом действительно экологическая катастрофа, а ты ходишь бутылки собираешь — ну это как-то… не знаю.

И это началось не с 29-го. Это началось где-то за сутки до приезда Потанина в город. Где-то 3−4 июня были процессы уборки территории.

То есть все остальные как бы еще не так страшны были руководству, а вот Потанин приехал — надо прибраться.

11.

Гора Гудчиха. Фото: Юрий Козырев / «Новая газета»
— Люди настолько приземленные, что видят единственную проблему, что рыба подорожает. Ну и что с таким населением можно сделать? Каждое население достойно правительства и тех условий, в которых живет.

Мы встречаемся с Василием Рябининым на следующий день после первого несостоявшегося разговора. С отключенными телефонами, почти ночью. В той самой квартире, которую Василий взял для своей семьи — и начал ремонтировать для своей семьи, но теперь будет продавать.

Квартира пуста, шпаклюются стены. За окном — озеро Долгое в переплетении ржавых труб, фонтаны охлаждения ТЭЦ-1 и сваи снесенного дома. За окном висит ресивер-репитер, принимает и дублирует сигналы раций туристов, охотников, рыболовов. Рекорд связи — 154 километров. Василий состоит в местном туристическом клубе, обошел весь Таймыр. Сплавлялся по всем речкам и знает скорость этих рек.

Он устроился в норильский Росприроднадзор 20 мая — заместителем начальника. Сам норильский отдел — новый, его только что открыли. До этого Рябинин не работал полгода. Проходил кучу собеседований, ездил на утверждение в Красноярск. Первую неделю вводил своего красноярского начальника в курс норильских реалий, таскал компьютеры. Они вместе готовили первую проверку — по Красному ручью, текущему вблизи Красного озера и впадающему в речку Далдыкан.

Прокурор, с которой готовили проверку, сказала: «Круто забираешь, работать тебе не дадут». «Я думал, если будут давить, — уйду через полгода, в конце испытательного. Но не так».

Говорит: моей семье мое решение обошлось в 400 тысяч полугодовой зарплаты примерно, не продавать же родину за такие деньги. Смеется.

Он увольняется послезавтра. Увольнять его не хотели, и Рябинину пришлось напомнить, что он на испытательном сроке. Он не юрист — химик, но легко ориентируется в любых печатных текстах, включая законы.

Рябинин — человек системы. Начинал работать в ГМОИЦ — научном предприятии «Норникеля». Потом, когда наука стала Комбинату не нужна и ученых «оптимизировали», перешел в Ростехнадзор — и штрафовал тот же «Норникель». Говорит, инспектору надо вырасти, «минимум три года занимает, чтобы научиться работать». Потом перешел в департамент безопасности «Норникеля». Говорит: «меня хотели убрать из Ростехнадзора, и я убрался», говорит: «погнался за деньгами». Шесть лет спустя ему сказали, что он больше там не нужен — и он уволился. Уволился бы он, если бы не предложили уйти? Неизвестно.

Он хорошо понимает, как работает система, и в этом его сила.

— Почему я увольняюсь сейчас? Потому что по факту я отстранен от всего. Радионова (глава Росприроднадзора. — Е. К.) говорит: благодаря вам я звезда Ютуба, и раз вы такой умный, придумывайте себе работу и выполняйте. Я говорю: хочу обследовать левый берег озера Пясино. Она: надо вертолет, вам дадут, езжайте, отбирайте пробы. Я готовлюсь на полном серьезе, маршрут, емкости, пробоотборник. Потом мне объявляют: вертолета нет, поедем на матрасе (судно на воздушной подушке. — Е. К.), а ты говорил, что и пешком пойдешь, вот и иди. Меня высадили, я 10 км прошел по этим болотам. Вертолет надо мной пролетел… На самом деле, на тебя сильно влияет общественное мнение, даже если ты уверен в чем-то. Начинаешь сомневаться. И нужно это топливо найти, подтвердить, хотя бы для себя. Запах был, но его к делу не пришьешь.

А когда меня обратно по левой протоке провезли и я высунулся из судна, я увидел. Я теперь точно знаю, что я прав. Я успел сделать фотографии.

На фото справа — озеро Пясино, левый берег, протока, идущая от реки Амбарной. На берегу — следы от прошедшего потока дизельного топлива. Фото сделано заместителем начальника норильского Росприроднадзора Василием Рябининым 4 июня 2020 года
— По левому берегу?

— Да. Вот эти берега покрыты слоем соляры, 10 см. Это уже за бонами. И если она здесь прошла, то она уже ушла далеко.

Василий ссылается на свою новую библию — книжку доктора наук Станислава Александровича Патина «Нефтяные разливы и их воздействие на морскую среду и биоресурсы». Цитирует: обычно собрать удается не более 30% топлива, при самых лучших условиях — не более 70%. Ветер должен быть быстрее скорости течения воды в десятки раз, чтобы остановить поток разливающегося топлива.

Теперь он на связи с Радионовой ежедневно. «Она пытается меня подловить. У нее на следующий день было полное досье на меня — что я проверял, когда и как».

Еще Василию звонил министр Кобылкин. Просил звонить, если будут проблемы.

После того, как он шел 10 километров по берегу, Василий набрал номер министра.

— И как он отреагировал?

— Никак. И я сказал — я буду увольняться. Дайте мне уйти, не вставляйте палки в колеса.

Если бы я на самом деле не знал, как топливо движется, я бы тоже как бы вот в этот ветер верил. Нет! 3−5% от скорости ветра замедление пятна идет. Всего! То есть топливо практически не изменяет направление своего движения. Как оно вышло на струю, так оно и херачило. Я все это расписал, со ссылками. И Радионова открыла рот. Рябинину-то можно противостоять, а когда дяденька-академик написал книгу, ничего не сделаешь.

Он говорит:

— Так как я работал в Ростехнадзоре, Комбинат я весь знаю, везде был. Ни один главный инженер не может похвастаться таким количеством посещений всевозможных мест здесь. Можно перечислить, где я не был: на шахте Скалистой не спускался под землю. На Комсомоле не спускался под землю, на поверхности я там был. Во всех остальных местах я все закоулки знаю, все проблемы. Поэтому я могу сказать, что завтра взорвется, упадет. «Надежда». Она не ремонтируется, потому что нужен металл. Здесь же система экономии. В советское время недаром были эти нормы на ремонты. Как только начали сокращать, начались смерти, жертвы, выходы расплавов постоянные, которые они скрывают.

Здесь очень интересно социологов государственных прислать, и чтобы изучать на этой территории наше государство российское. Президентом взять Потанина и от него отталкиваться, что здесь и как. Здесь внутренняя коррупция просто пипец.

Люди, которые управляют заводом, — те же чиновники, которые управляют государством. Они берут немалые откаты, несмотря на огромные зарплаты, например, главного механика. Стараются как сделать: вот эта ж деталь не износилась? Давайте ее не будем менять. На ремонт деньги сэкономили два миллиарда, вот тебе 400 тысяч в карман, грубо говоря. Огромная коррупция внутри структуры. Это еще губит. Это социальная проблема капитализма, по сути.

Потанин информационно защищен не хуже, чем президент. Я работал в департаменте безопасности. Никогда напрямую в головной офис письмо не попадет. Как бы ты ни хотел. Были люди, которые в Москву относили прямо туда, тут кипеш дикий был, как это письмо, минуя структуры норильские, туда попало. Но зачастую люди, которые так делают, они не могут изложить грамотно проблему, чтобы ее решили. Если бы, например, кто-то написал напрямую, например Потанину: жуть какая творится на ХАДТ, думаю, что там сразу бы поувольняли.

— ХАДТ — это что?

— Хозяйство аварийного дизельного топлива. Бочки эти.

Разные люди проводят проверки, понимаешь? Совершенно разные. Нельзя сказать, что в Ростехнадзоре, например, все взяточники сидят. Да, я знаю таких людей. Ничего они с этого хорошего не имеют. Потому что это Комбинат. Как только ты где-то прокололся — все, ты у них уже на крючке. И если бы я ничего не сделал, я бы был тоже на крючке. Ну нифига себе, мы столько вылили, а ты куда смотрел-то? Они же тоже знают юридические правила и тонкости. Они скажут — ну не хочешь делать по-нашему, сейчас от левого чувака поступит заявление, начнется проверка на полноту выполнения тобой проверочных мероприятий. А ты уже подпись поставил под этим, понимаешь? Ну и все, проверка эта пройдет, и выяснится, что ты не в полной мере их проверил.

Спрашиваю, что он чувствует к тем, кто сейчас сидит в тюрьме. Он говорит:

— Я тебе могу пример привести. Ты потом скажешь, что тут надо чувствовать. Я проводил газовый надзор по ТЭЦ-3. Там есть газораспределительная станция. Там нужно свечи открывать, тоненькие такие трубы с набалдашниками, чтобы в атмосферу излишек газа выходил. Свечи должны на крышу идти. Я туда пришел, там этих свечей нет. Я говорю — блин, ребят, вы чего? Газ скопится, какая-нибудь искра, не дай бог, и все это хлопнет. Дал предписание. И потом прихожу проверять выполнение предписаний. Они, такие, — да, все, мы сделали! Это был директор ТЭЦ-3, понимаешь? Не просто какой-то начальник газовой службы, а директор! Он, такой: пойдемте кофе попьем, и из моего окна все очень замечательно видно, там и посмотрим. Я говорю: не-не, чувак, не пойдет. Полезли. Я снизу смотрю — ну да, торчат свечи. Залажу на этот третий этаж по лестнице. За мной лезет директор.

И чего-то меня повело — и я просто выдернул эту свечу рукой, понимаешь? Они просто воткнули ее в снег! Ножки приварили к ней и воткнули ее в снег! Ты представляешь, какие я эмоции там испытал?

Я их по максимуму штрафанул, на всю возможную сумму по этой статье. Что я к этому человеку должен испытывать? Я не знаю! А представляешь, если бы я не проверил, например. И сказал — да, давай кофейку попьем. Ну как доверять вот так людям? А потом бы меня обвинили в халатности. Знаешь, когда взрывается, взрывом как бы разрывает всю одежду, и только тело вылетает. Голый труп валяется.

Глава Росприроднадзора Светлана Радионова. В администрации Норильска. Фото: Юрий Козырев / «Новая газета»
Знаешь, почему они задержали топливо на Амбарке? Потому что это граница земель промышленности. За земли промышленности практически ничего не надо платить. То есть их идея-то какая изначально была: ушло это, и хер с ним. Смотрите, мы загородили бонами.

Вот моя докладная для Радионовой про расчет ущерба. Я написал мировую практику, где люди уже считают совсем по-другому. Есть такой метод эквивалентных ресурсов. Для восстановления биоразнообразия природных ресурсов расчет ущерба водной среды обитания ведется на основе затрат на восстановление, экологических услуг, которые должны были бы быть оказаны поврежденным поверхностям за определенное время. Расчет учитывает потери относительно базовых условий, а также компенсационные меры. Короче, если русским языком это перевести…

Что сейчас происходит? Приходит Потанин и говорит: «Сколько вам нужно? Надо 10 миллиардов — я дам 10. Надо туда рыбок — я туда выпущу рыбок».

Но если мы проводим вот этот метод эквивалентных ресурсов, мы говорим ему: «Чувак, твои деньги не нужны, твои рыбки не нужны. Ты сам придумываешь, как восстановить эту систему. Ты засрал от Пясино до Карского — восстанови. Либо восстанови биоразнообразие соседней речки. И что он будет делать? Он уже не будет тратить свои деньги, чтобы выкинуть туда этих рыбок. Потому что они там просто сдохнут! Соответственно, биоразнообразие, оно не увеличится. Нет, тебе нужно сначала приостановить туда сбросы, каким-то образом очистить или дождаться, пока это очистится. А потом уже рыбок разводить. И так как это на тебе, все эти трудозатраты, то ты впустую не будешь тратить ресурсы свои. Ты не будешь садить деревья, если они на следующий год сдохнут. Иначе ты будешь до бесконечности тратить эти деньги. Вот и все!

А сейчас с барского плеча, десять лярдов, нате, чего хотите с ними, то и делайте. А я дальше буду срать.

…Но то, что я написал, никого не интересует. А это должно быть в законодательстве. Реформа экологического законодательства должна происходить. Тут нужна ответственность совершенно другая.

Вася хлопает по ободранной стене. Говорит:

— Я не знаю, правильно ли я делаю, что говорю с вами. Вы сделаете из меня героя. Я не решил, хочу ли я быть героем. Героев боятся, герои здесь никому не нужны.

Медный завод. Фото: Юрий Козырев / «Новая газета»
12.
Департамент безопасности, или ДБ, — это маленькая спецслужба внутри «Норникеля». Раньше ее называли дирекцией по экономической безопасности и режиму, сокращенно — ДЭБиР, и именно этим словом друг друга пугают в Норильске.

Там работает 80 человек. В массе своей — бывшие силовики: ФСБ, полиция. Иногда бывают интересные перверсии — так, в департаменте безопасности «Норникеля» трудилась жена Пушникова, замглавы местного ФСБ, «и премии у нее всегда очень хорошие были».

И хоть департамент безопасности должен заниматься охраной объектов и предотвращением хищений, на самом деле занимаются примерно всем. Внутри ДБ есть разнообразные отделы. Например, отдел мониторинга обстановки — город рабочий, революция никому не нужна. Отдел внутренней безопасности, охотящийся на взяточников и откатчиков. Отдел обеспечения безопасности технологических процессов, следящий за производственными косяками.

Сотрудники ДБ мониторят соцсети и форумы, следят, чтоб не публиковались фотографии с производства, и прессуют тех, кто все-таки что-то опубликовал.

Есть две машины наружного наблюдения.

Друзья из ФСБ и МВД занимаются перлюстрацией писем, прослушкой телефонов. ДБ работает в тесной кооперации с местными силовиками. Вместе охраняют «первых лиц» во время приезда в город.

Конечно, дэбэшники занимаются и прямыми обязанностями. Вот водители воруют дизель с тепловозов, сливают в бутылки из-под газировки и скидывают на переезде. И департамент отряжает своих агентов — сидеть с прибором ночного видения в ближайшем кусте.

Но таких несчастных немного.

ДБ входит в блок корпоративной защиты «Норникеля». Два года назад главу БКЗ Гасумянова, выходца из ФСБ, сменили на более жесткого Барбашова, выходца из МВД.

Именно вооруженные сотрудники помешали Василию и его начальнику пройти на место разлива топлива.

Именно с разрешения департамента безопасности вывозятся все пробы воды и почвы из Норильска. Мне это говорят несколько раз разные люди, геологи, полицейские, бывшие сотрудники ДБ. Мне объясняют механизм — надо подойти на Орджоникидзе, 4А, где находится департамент, предъявить пробы, получить печать на протоколе и специальные пломбы на емкости — и только после этого отдел транспортной линейной полиции подтвердит вывоз.

Но этого не может быть, думаю я.

Мне отвечают: «Ты все еще не понимаешь, где ты находишься».

13.

Система охлаждения ТЭЦ-1. Фото: Юрий Козырев / «Новая газета»
Город говорит: Интересы иностранных государств лежат в Арктике. И то, что Россия так круто облажалась, всем на руку. Не надо концентрировать внимание на разливе.

Город говорит: Наши заповедники хорошо живут благодаря «Норникелю». Никто не будет кусать руку дающего.

Город говорит: Кто не дружит с никельками, не дружит с головой.

Город говорит: Не будет Комбината — не будет нас.

Город говорит: Зачем вы вообще приехали?

14.

Во дворах Норильска. Фото: Юрий Козырев / «Новая газета»
Тесная квартира с самодельной мебелью. Жена Василия Рябинина Ирина — голубоглазая, хрупкая, в оранжевой футболке «мама» — поднимает рацию и говорит: Арсений, Всеволод, go home! Со двора, от труб, бьющих фонтанчиками, появляются двое пацанов, двойняшки, семилетки. Двухлетняя Аделаида играет в собачку, папа чешет ее за ухом.

— Маленькие пока, ничего не знают. Думают, я работаю хоккейным тренером.

Я спрошу Ирину, как она переносит это все, и она говорит: «Нормально. Я же замужем. За мужем. Я поддерживаю, я должна поддерживать».

Василий уволился. Трудовую книжку — он отработал ровно месяц — должны прислать по почте. С утра у него поднялась температура, но он говорит:

— Поехали?

Мы доезжаем до железнодорожного переезда у рудника Октябрьский и, подлезая под трубами (они везде), уходим в кусты.

…Человек стоит на крыше машины — черным столбиком. Он смотрит в нашу сторону, но не видит нас. Неподвижен. Рядом — синий балок, первый пост. За ним — дорога, которая ведет к хвостохранилищу Талнахской обогатительной фабрики, ТОФ. Это хвостохранилище новое, оно запущено в 2017-м, но вокруг него уже озера самых разных цветов — от лазурного до желтого. Мы рассмотрели их на гугл-снимках. Василий предполагает, что жидкость хвостов сочится через дамбу хвостохранилища. Оно новое, ему нет и четырех лет, но оно не герметично. Мы хотим дойти до этих озер.

Человек на крыше поднимает руку с биноклем.

Мы ждали охраны — но не такого.

— Так не должно быть, — говорит Вася.

Василий и Мария Рябинины перебираются через ручей. У хвостохранилища Талнахской обогатительной фабрики. Фото: Юрий Козырев / «Новая газета»
Мы сворачиваем глубже в тундру. Мы идем втроем. Я, Вася и его сестра Маша. Маша приехала из Ачинска, чтобы забрать детей, — но идет с нами, потому что не хочет оставлять брата одного. Она младше его на два года, волосы в косах, смешливая. У Васи поднимается температура — и она следит, чтобы он не забывал пить. Нам нужно пройти 7,5 километра по тундре и лесу.

Кажется, что Комбинат далеко. Из-под лиственницы вылетает куропатка, и мы видим гнездо, выстланное пестрыми перышками. По рудному отвалу взбегает заяц.

Тундра цветет сплошным ковром. Растения странные — цветы средней полосы, но с короткими стеблями, и абсолютно незнакомые. Хвостатые соцветия, скрученные из волосяных жгутов, голубые незабудки, опасный багульник. Зеленовато-желтые полярные маки. Комары вьются тучей и закрывают свет. Мы топаем вверх и вниз по склонам, продираемся через заросли, прыгаем через ручьи. Маша приземляется и говорит — так я учу своих детей делать гранд-батман. Она тренер, учит детей чирлидингу и рассказывает про трюки.

Вася привычно пригибает ветки, наступает на кусты. «Вам везет, что я болею. Так бы задал вам темп».

Мы обходим еще три поста. Вася мрачнеет с каждым. «Здесь не было столько». Натягивает серый чехол на оранжевый рюкзак, коротко бормочет в рацию.

Мы двигаемся вдоль правого берега речки Хараелах.

В какой-то момент мы сворачиваем в лес и идем вдоль странного мутного ручья. Ручей вытекает из озера.

Мертвое озеро. У хвостохранилища Талнахской обогатительной фабрики. Фото: Юрий Козырев / «Новая газета»
Это мертвое озеро. Деревья стоят в нем палками — без коры, без сучьев. Мертвая полоска кустов по берегу, мертвые — умирающие, уже без листьев, но еще с корой — деревья. На воде дрожит белесоватая пленка.

Мы слышим шум двигателей, но не понимаем, откуда этот шум.

Привинчиваем Васину камеру к квадрокоптеру.

С лесной полянки запускаем коптер наверх. Он становится неразличим в синем низком небе. Вася смеется.

Мы замечаем черный джип на дороге. Дорога хвостохранилища близко от нас, не больше 200 метров — но эти 200 метров с трудом проходимы.

Мы ломимся через кусты, от машины, от дороги.

Отдышиваемся в километре от места. Смеемся.

Через несколько часов Вася напишет: приходи срочно.

Мы вместе откроем снимки.

И мы увидим.

Снимок с квадрокоптера, сделанный 20 июня 2020 года. «Новая газета»
15.
Мы увидим, что от бьефа — края — хвостохранилища отходят три причала. На двух из них стоят будочки — желтая и оранжевая. Через эти будки протянуты ниточки шлангов. Одним концом шланги опускаются в зеркало хвостохранилища, другим переваливаются через бьеф и дорогу. Дорога изрыта, на ней накручены земляные валы и стоит машина, испугавшая нас.

Там, где ниточки касаются тундры, белый взрыв. От взрыва уходит ручей, разливающийся в мертвое озеро. От озера ручей течет в Хараелах.

Хараелах впадает в Пясино.

— Это сброс. ***, ***, это сброс, — говорит Вася. — СЕЙЧАС сброс, после этого всего.

Он листает снимки. «Разрешение маленькое, мы не докажем ничего».

Он открывает книгу «Норникеля», «Атлас минерального сырья, технологических промышленных продуктов и товарной продукции», бормочет: «офигительная книга», читает вслух: «хвосты сгущенные отвальные имеют в своем составе медь (0,068%), никель (0,53%), железо (37,7%), кобальт (0,021%) и серу (18%)». Говорит: под действием кислорода элементы переходят в ионные формы и перемешиваются с водой.

Открывает «Производство металлов за полярным кругом». Находит главку про ТОФ, читает: «В процессах флотации концентратов используются такие вещества, как аэрофлот, сосновое масло, бисульфит натрия, ксантогенат, ДП-4, ДМДК, которые являются поверхностно-активными веществами (ПАВ) и частично переходят с хвостами на хвостохранилище».

А из хвостохранилища — в тундру по трубе. В мертвое озеро, в мутный ручей, в речку Хараелах, в озеро Пясино, в Карское.

Он говорит: «Мы должны туда вернуться».

16.
Кто — мы?

Нам надо подойти к самому месту сброса. Три человека — очень, очень мало, легко блокируются экипажем одной машины ДБ.

Есть подполье, которому Вася не доверяет. «Проболтаются. Как только информация утечет, они отключат насосы».

Вася встречается с Русланом Абдуллаевым у дома. Фонтанчики первой ТЭЦ стреляют в небо из озера Долгого, на трубах под технической водой гуляют мокрые девушки. Вася и Руслан присматриваются друг к другу. Вася просит помощи с заявлением, и Руслан спрашивает — каким именно? Что ты нашел?

Вася говорит: «Потом расскажу, что. Но мне нужна поддержка».

— Поддержка будет.

Возвращается домой. Дети спят, набегавшись в кустах. «У них там штаб», — говорит Маша.

Вася загибает пальцы, шевелит губами. Пишет план на бумажке.

— Нам нужно время. Нам нужны люди.

— Революционеры, мать вашу, — говорит Маша. — Братик, я иду с тобой.

Ирины глаза становятся совсем большими. Она кивает и молчит.

17.
Активисты Гринписа прилетают в город ранним утром. Иосиф Коготько, Лена Сакирко, их фотограф Дима. Иосиф отвечает за сбор проб. Он из Питера, учился на лесотехническом, ему почти 40, но он выглядит на 20 — из-за улыбки, из-за волос, кудрявых, растрепанных вокруг головы. Все его зовут Йосом. Он сыроед, отказался от машин и от курения. Он говорит, что Гринпис — его главная семья.

Лена Сакирко училась на переводчицу, знает три языка. В Гринпис попала после того, как переводила для заключенных в мурманское СИЗО активистов организации. Была пожарной-добровольцем, тушила леса. У нее мягкий голос, она не забывает подкрашивать глаза даже в поле.

На съемной квартире разбираются вещи. Респираторы, желтые защитные комбинезоны, перчатки. Йос инструктирует:

— Эта защитная технология применяется во всем Гринписе. Пусть она и избыточна здесь. Мы делим берег на три зоны — горячая зона, где происходит вся работа, теплая зона деконтаминации — очистки, и чистая зона, куда складываются баночки. В горячей зоне буду только я, в теплой зоне кто-то помогает с водой, в холодной зоне — все, снимаем комбинезон.

Теперь — технологии по отбору проб. Отвинчиваем крышечку, снимаем, 3−5 раз споласкиваем, набираем полностью бутылку и ставим фольговую пробочку. По фольге завинчиваем. Одновременно пишем фото и видео. Донная берется с носа корабля, деконтаминатор — на просушку, на протирку, на упаковку. Для грунта определяется квадрат с пятью точками в метре друг от друга, лопатой пять точек вываливается в одну кучу, перемешивается. Из 5 проб делается одна, хорошо перемешанная проба. Удаляем камни и корешки…

Чтобы выбрать места отбора, рассматривали спутниковые снимки, изучали течение рек, движение озера, ветра. Определили восемь точек — вход в озеро Пясино с Амбарной, заливчик реки Пясина, завихрения, мыски, где «по потокам видны застойные явления». Самая дальняя точка — рыболовецкая застава Кресты. Между первой и последней пробой — 180 километров. Нужно взять и контрольную пробу — из чистых притоков, которые впадают в реку Пясину. С ней будут сравнивать остальную воду и почву.

— Дух захватывает от всего, что надо сделать, — говорит Йос. — Это будут первые пробы в реке Пясине, самые первые, и мы узнаем.

Дым с Надежды и Медного завода идет на город. Фото: Юрий Козырев / «Новая газета»
18.
Когда мы уже грузили вещи на лодки, подъехала машина. Наших капитанов увели. Потом они вернулись — люди, представившиеся транспортной полицией.

Двое. Один вежливый, другой нарочито грубый. «Нету разрешения на управление маломерным судами. У них ни удостоверения, ни бортовых номеров. Как вы вышли на этих предпринимателей, так сказать?»

— Все есть, — тихо говорит начальник капитанов, помогающий нам грузиться. — Я вообще не понимаю, в каком государстве мы живем.

— Уважаемые граждане, вы обескуражены, приехали из другого региона и попали на таких недобросовестных людей. Хоть один бы помог следствию…

Полицейский не выдерживает и смеется.

Капитанов продержали в инспекции шесть часов, обоим выписали штрафы. После этого они отказываются выходить на воду.

19.
Но мы все-таки выходим. Это напоминает чертово кино.

Мы встречаемся с человеком в магазине у полок с продуктами и договариваемся о времени. Долго «ложимся спать», затем молча пакуемся, садимся в нужную машину с отключенными телефонами. Наши вещи перекидывают в лодку за минуту.

«Быстро-быстро» — мужики толкают лодку от берега и машут большими руками.

20.
Озеро совсем близко от города — 15 километров, 10 минут ходу на подушке. Видя эти километры, понимаешь, что топливо не могло сюда не дойти за те полутора суток, которые ставили боны.

На прощание дымят «Медный» и «Надежда». Дым линзой укрывает город, и капитан говорит: «Вовремя мы свалили. Теперь бы в речку проскочить, и нас не тронут. Прогуляли они свое счастье».

Голубые бессонные глаза. Он знает, что другим капитанам выписали штраф, что их запугали, — и все равно везет нас. Зачем? «А я люблю эти места. Знаю их очень хорошо».

Озеро Пясино называют страшным. Варьируется глубинами — от 10 метров до 40 сантиметров, ветер разгуливается на просторе и легко ломает лодки в шторм. Но мы проскакиваем.

Капитан говорит — на Голом мысу стоял лед, когда была авария. И солярка дошла до Голого мыса.

За Чаячим островом мы заходим в реку Пясину. Река тихая, вода едва серебрится. Растрепанный лес постепенно сменяется тундрой. По берегам мелькают охотничьи и рыболовецкие балки. Названия — Таловая, Блудный мыс, Заостровка, Крижи, Четвертинка, Черная.

По дороге нам встречается баржа из Усть-Авама. Капитаны машут друг другу.

Мы завтракаем у заброшенного балка, за балком белеют оленьи кости. Раньше здесь ходил олень тысячными стадами. Он изменил маршрут миграции — власти кивают на браконьеров, охотники — на трубопроводы «Норникеля» и газ, оседающий в тундровом мху.

Мы доходим до Крестов.

21.
Кресты стоят на высоком берегу. Когда-то здесь была метеостанция, охотничья база Госпромхоза, магазин. Брошенные дома — совсем как жилые, разрушенные ледники по берегу — ледяные пещеры в вечной мерзлоте, много, много ржавого железа. Метеовышка зарастает низкой травой. Только два дома жилые. Из домов неспешно выбираются рыбаки. Русских здесь нет — долгане и нганасаны. Сонные, недоверчивые лица, закуривают хором, рассматривают нас. Они не приглашают нас в дом и говорят односложно.

Нет, солярки не видели. Было масляное пятно на сетке, но мало ли.

Нет, вода ничем не пахнет.

И рыбы нет. Совсем нет. Исчезла со времени разлива.

22.

Сергей Елагирь и Евгений Богатырев. Река Пясина. Фото: Юрий Козырев / «Новая газета»
Сергей Елагирь — долган, крепкий хозяин Сенькиного мыса. Женя Богатырев — нганасан, его одноклассник. Они росли в Усть-Аваме и ходили в одну школу. Теперь вместе рыбачат.

Сергей промысловик. Говорит, давно бы уехал в город, если бы не его приемный отец, который, уже умирая, попросил не бросать хозяйство.

Хозяйство — дом, похожий на корабль, сети, артель. В доме тепло. Дети спят. Жена Надежда ставит в печь хлеб в металлической формочке и быстро выходит.

Сергей наливает чай и говорит: «Вода не из Пясино, не бойтесь. Мы уже сто лет воду из Пясино не берем. Потому что Комбинат».

Сергей долго говорит про государство и про человека в государстве. Потом просит не писать «политику». «Я за свои слова отвечаю. Но за мной стоят люди, я их не защищу».

За сезон их артели удается добывать 3−4 тонны рыбы. Сдают в норильские супермаркеты.

Здесь водятся сиг, чир, муксун, пелядь, таймень, хариус, щука, запрещенная к вылову краснокнижная нельма. «Богатые были места».

— Для Таймыра, наверное, это будет как… Как Чернобыль. Для реки Пясина и для, значит, населяющих эту реку и эти местности население. Вот и все.

Сергей и Женя едут проверять сетки, поставленные накануне. Река беспокоится, бьет в борта.

Сергей останавливает лодку, Женя перебирает сеть осторожными руками.

Первая сетка пустая.

Вторая пустая.

В третьей запуталась маленькая щучка, и Сергей, подержав, выпускает ее.

Женя говорит: «Никогда такого не было, Господи».

Сергей отворачивается и плюет в реку. Это немыслимо. Река — это священное и живое. Но это мертвая река теперь.