(из стихотворения «Исаак и Авраам»)
Дождь льётся непрерывно. Вниз вода
несётся по стволам, смывает копоть.
В самой листве весенней, как всегда,
намного больше солнца, чем должно быть
в июньских листьях — лето здесь видней
вдвойне, — хоть вся трава бледнее летней.
Но там, где тень листвы висит над ней,
она уж не уступит той, последней.
В тени стволов ясней видна земля,
видней в ней то, что в ярком свете слабо.
Бесшумный поезд мчится сквозь поля,
наклонные сначала к рельсам справа,
а после — слева — утром, ночью, днём,
бесцветный дым клубами трётся оземь —
и кажется вдруг тем, кто скрылся в нём,
что мчит он без конца сквозь цифру 8.
Он режет — по оси — её венцы,
что сёл, полей, оград, оврагов полны.
По сторонам — от рельс — во все концы
разрубленные к небу мчатся волны.
Сквозь цифру 8 — крылья ветряка,
сквозь лопасти стальных винтов небесных,
он мчит вперёд — его ведет рука,
и сноп лучей скользит в холмах окрестных.
Такой же сноп запрятан в нём самом,
но он с какой-то страстью, страстью жадной,
в прожекторе охвачен мёртвым сном:
как сноп жгутом, он связан стенкой задней.
Летит состав, во тьме не видно лиц.
Зато холмы — холмы вокруг не мнимы,
и волны от пути то вверх, то вниз
несутся, как лучи от ламп равнины.
* * * *
Поезд из пункта А, льющийся из трубы
туннеля, впадает с гудением в раскинувшееся ширко,
в котором морщины сбежались, оставив лбы,
а те кучевой толпой сбились в чалму пророка.
Ты встретишь меня на станции, расталкивая тела,
и карий местного мусора примет меня за дачника.
Но даже луна не узнает, какие у нас дела,
заглядывая в окно, точно в конец задачника.
Мы — на раскопках грядущего, бьющего здесь ключом,
то есть жизни без нас, уже вывозимой за море
вследствие потной морзянки и семафора в чём
мать родила, на память о битом мраморе.
И ежели нас в толпе, тысячу лет спустя,
окликнет ихний дозор, узнав нас по плоскостопию,
мы прикинемся мёртвыми, под каблуком хрустя:
подлиннику пустоты предпочитая копию.