Мне не забыть то чудное мгновенье,
Хотя немало лет прошло с тех пор,
Как я услышал ангельское пенье,
С визитом посетивши папский двор.
Меня водил под ручку, словно ровню
(«Ну что, любезный… Как вам Ватикан?»),
Какой-то Пий. Я номера не помню,
Но помню, что забавный старикан.
Он показал свою библиотеку,
Оранжерею и бильярдный зал,
Казалось бы, чужому человеку,
А все как есть хозяйство показал.
Потом спросил какого-то аббата
(Их там вертелась целая толпа):
«А может, показать ему кастрата?»
«Конечно, — тот воскликнул, — mon papА!»
Есть здесь один по кличке Фаринелли,
Обычный с виду вроде бы скопец,
Но тут слушок разнесся по капелле,
Что он еще к тому же и певец.
Он раньше у султана был в гареме,
Но, видимо, султану надоел,
И тот его нам одолжил на время,
А этот вдруг с тоски, видать, запел".
Пий удивился: «Что вы, неужели?
А я-то думал, он гермафродит,
Но если это так на самом деле,
Пусть свой талант немедля подтвердит».
Через минуту привели кастрата,
Росточком мне по пояс аккурат.
Ну что могу сказать я вам, ребята:
Кастрат и в Ватикане, он кастрат.
Будь он хоть Иванов, хоть Фаринелли,
В нем половой отсутствует запал.
Но он запел — и тут все охренели,
А папа чуть с балкона не упал.
Восторгам бурным не было предела,
Аплодисментам не было конца,
Всех за живое, видимо, задело
Искусство зарубежного певца.
И, вдруг ко мне оборотясь с поклоном,
Он произнес, не поднимая глаз:
«Гостеприимства следуя законам,
Хотел бы спеть я что-нибудь для вас.
Что гость предпочитает из России?
Есть из „Мадам отрывок Баттерфляй“,
Хотите, можно что-то из Россини».
«Нет, — говорю, — Газманова валяй!»
«Ну что ж, извольте, если вам угодно,
Мне с детства песня русская мила,
Особенно когда она народна. Итак:
«Москва. Звонят колокола!»
…И подхватили песню кардиналы,
Дрозды в саду, ромашки на лугу,
Мне что-то это все напоминало,
Но что, припомнить точно не могу.
Возможно, что грозу в начале мая,
Хотя, возможно, и девятый вал.
Как это называется, не знаю,
Я лично бы катарсисом назвал.
…Уж нет в живых великого кастрата,
Но в память тех давно минувших дней
Я весь их род люблю любовью брата
И даже, может быть, еще сильней.
* * * *
Мы шли дорогою побед
Из прачечной домой —
Я и глухой какой-то дед,
Безногий и хромой.
Как было с ним не завести
Приятный разговор,
В конце концов, нам по пути
До некоторых пор.
Ему я в ухо: «Вы куда?»
Чуть слышно прокричал,
Он мне в ответ на это: «Да»,
В другое промолчал.
Хоть странен был наш диалог
На чей-то первый взгляд,
Но продолжался он как мог
Два месяца подряд,
Отточен и необъясним,
Как живопись Дали.
Пока к консенсусу мы с ним
В итоге не пришли.
Консенсус тем-то и хорош,
Что глух ты или нем,
Но хошь, не хошь к нему придешь,
Не зная даже с кем.