Рассказать красиво можно о чём угодно…
Она и рассказывает…
Вот приехал он к ней туда, где она с одиночеством вдвоём чинит старое крыльцо…
Иначе провалится, а больше некому…
И ещё варит варенье для одиноких же зимних чашек чая, потому что дочь уже взрослая, и пьёт не чай совсем не дома…
А она не жалеет…
Она умеет сама, и умеет одна…
Так вот, чинит она это крыльцо, а тут он…
А ведь не велела больше, ставила точку жирнее, чем той текущей шариковой ручкой в школьной тетради…
Тут он…
Машина в грязи, он в поту, и на таком высоком градусе страсти, что крыльцо так и осталось с дырой в четвёртой ступени слева…
Варенье к тазу приварилось намертво… ну и леший с ним… прошлогоднее в банках так и не выпилось с горячим чаем…
Зато пила его… пила, как воду из студёного ключа за рощей…
Жажда измучила, и он прильнул к ней первым… тоже пил долго и ненасытно…
Ну, любит же… как не любит… любит…
Только её и любит…
Только тут и живёт… часа по три в неделю, но не важно…
Там, у него, Арктика… с порога… там ему не верят, не дают, не спрашивают…
А здесь наоборот…
С крыши капает, обещал залатать… залатает…только бы остался…
Потом страсть слегла и пошли разговоры… лучше б без них, потому что он снова сейчас будет долго и мучительно рассказывать о том, как всё сложно, и как ему там плохо…
Скажет о том, что надо что-то решать, как в той песне…
Скажет, прижмёт к себе, жаром обдаст, прошепчет, что никого ближе её нет, и что ни с кем никогда так не было…
А потом ничего не решит…
Встанет, виновато наденет штаны, и обратно в свою Антарктиду…
Странно, она — Атлантида, а та — Антарктида…
И он между ними, как маятник в китайских часах… стучит несуразно, батарейку быстро расходует, и вечно «путается в показаниях»…
Исчезнуть, как Атлантиде и полагается, или сжать намертво и отвоевать у мёрзлого материка…
Неужели обитаем тот самый материк, раз он опять туда… где тоже уже выросла дочь, и никому он давно не нужен…
Но ведь любит, любит, любит…
— Так ведь, Лиль? — напряжённо спрашивает она.
А я, как те наглые коты в карантинной серии, устало отпинываюсь:
— Завязывай уже с женатами, Наташ, ну…
Хотя знаю наперёд, что сейчас она снова расплачется и скажет, что всё понимает, но ничего не может с собой поделать…
Это рассказывать красиво о трёх часах в месяц, умолчав про оставшиеся семьсот семнадцать, или сколько там…
И в них ей некому положить голову на плечо, и не с кем пить чай вечерами…
И он тоже не знает…
Который год уже не знает…
Сидит, взвешивает плюсы и минусы каждой, и приходит к выводу, что вот если бы они обе оставили его в покое, и появлялись только тогда, когда он разрешит, и без этих самых неудобных вопросов, которые, как, простите, электроды к яйцам, то вот это было бы отлично…
Нет, он не подлец…
Он смертельно устал, потому что везде виноват…
Только дома виноват, как сын, не научившийся не пачкать штанишек, а не дома — как папа, который обещал большую куклу к Рождеству, но купил только трёхкопеечного пупсика…
Есть ли та, для которой он окажется, наконец, просто мужчиной… Вряд ли… им всем чего-то надо… или взять на воспитание… или поджаривать, как немецкую тощую сосиску на опасном гриле…
И жена его не знает, потому что никакая она не Антарктида, а обыкновенная женщина, которая местами задолбалась, но в целом её всё устраивает…
Сколько можно отслеживать передвижения блудного члена…
Не много ли чести банальному органу…
Она выросла из этих дурацких ревностей, в которых на почве того самого банального органа столько глупостей можно натворить…
Пусть шляется…
Секс у них есть, деньги исправно поставляет, дом — полная чаша…
Остальное — требуха…
Я слышала в разное время всех троих из первых уст…
Они разные, и правда у каждого своя… так что судить — лишнее…
Насильно доставленных в эту историю нет…
Равно как и насильно удерживаемых в ней…
Только вот история ли это любви, или скомканная байка о том, что происходит с нами тогда, когда мы есть у кого угодно, кроме себя…
Ответ открыт…