Поэзия, вне всякого сомнения, вырастает из боли, из надлома, из печали и тоски, из самых недр человеческой природы — немощной, слабой, но всюду ищущей утешения и всяко надеющейся на благо. Поэзия не взойдет из уныния, но и не задержится в ветреной вольности: она появляется из бесконечно загадочного душевного поиска и смущения тех, кто пытается спастись собственным стихосложением. Даже те из великих, что высевали алмазными зернами строки стихотворной пахоты, восторгаясь всякой тварью, омытой девственными росами неземных рассветов, вышли из чудовищного мира душевного надлома и смятения. Таково неоспоримое условие поэтического искусства, а потому всякого, пишущего стихи, если и удастся ему покинуть блуждания, выйдя на тропу поэтической правильности, ждет распятие, и если не людьми, то обстоятельствами, болезнью или горечью собственного миропонимания. Тем, кто пребывает в непрерывном восторге, нечего делать в поэзии, потому как они просто с нею не справятся: их одоподобная метаформа, зачастую лишенная всякого лиризма, отпугивает скорбящих, убогих, сирых: прежде всего тех, кто, как никто иной, нуждается в целительном слове. Притянутые к реальности и выставленные по случаю только лишь для оценки, их образы не звучат, краски не играют, а мыслям и сюжетам не хочется верить. Потому как всё в них, несмотря на отточенную рифмичность и ритмичность, надумано сочинителем, натаскано ради обретения сторонней похвалы и заведомо лишено очистительной силы страдания и душевной боли самого автора.