Приходит вечер —
…пьяно…тяжело…
Несёт грозу и смотрит древним скальдом,
а дождь уже вгрызается в стекло
сродни адепту графики наскальной.
И светится руническим письмом
в зигзагах извивающихся молний
гигантский антрацитовый разлом,
как будто Иггдрасиль врастает корнем
и пьёт и пьёт взахлёб земную кровь,
питая крону ясеня святого
и ангелам небесных городов
несёт через века живое слово.
Тор во хмелю, как тот каменотёс,
ветрами разгулялся в чистом поле,
и треплет косы гнущихся берёз
размашистой стальною пятернёю.
Наматывет пряди на кулак,
рыча, как зверь,
и рвёт шелка подолов…
Деревья извиваются от боли,
и души их окутывает мрак.
Но этот мрак так влажен и тягуч,
так душен… вожделен… и первобытен,
что боль уже не кажется им пыткой
под тяжестью свинцовых, грозных туч —
под прессом навалившихся небес,
сжимающих объятья мускулисто…
И трепетный озноб бежит по листьям
насилию поддавшихся невест.
Лишь гул стоит в висках…
и стонет гром…
А Тор в земную плоть вбивает молот.
Июнь последней молнией расколот,
как А’сгард изливается дождём…
И жажду утоляя, пьёт вино
страстями распалённый грозный викинг,
что был так дик…
так нежно-ненасытен…
Но шторм промчался, как заведено…
Отчалил в небо призрачный драккар,
заморский экипаж налёг на вёсла,
рассеялись над миром облака
и выпустили раненое солнце.
На влажные, примятые поля,
туманы расстелили покрывало,
чтоб схваткой утомлённая земля
под пологом их, нежась, отдыхала.