30 лет назад, будучи студентом медицинского, летом работал медбратом в детской больнице.

И был там у нас такой доктор — Соловьев.

Поначалу я о нем ничего не знал, но сразу обратил внимание — КАК произносят его фамилию все вокруг. Не просто с уважением, а с каким-то благоговением, с придыханием.

И в моем представлении сложился его образ эдакой глыбы, матёрого Человечища.

Постоянно слышал фразы типа: «Соловьев назначил», — в контексте, что это настолько неоспоримо, что подвергать сомнению — это просто ересь безбожная. После такой фразы любые дискуссии прекращались мгновенно. Хотя разговор мог идти между педиатрами опытными, в возрасте.

И вот однажды в мою смену, привезли экстренного тяжёлого грудного ребенка.

Вся больница мгновенно встала буквально единым строем и ринулась в атаку.

В реанимации собрались вообще все, кто был. Это собсно не так много народу, всё-таки больница провинциальная — пара педиатров, две медсестры и я, студент-практикант.

У ребенка было практически терминальное состояние (на границе жизнь-смерть). Температура постоянно подходила к 42°, её сбивали внутривенными препаратами, но эффект был минут на 5.

Напряжение висело такое, что воздух трещал, по ощущениям.

Мне показалось, что женщины-педиатры, все больше сознавая ужас происходящего, стали впадать в панику. По крайней мере их страх заметно нарастал.

И тут прогремела фраза: «ВЫЗЫВАЙТЕ СОЛОВЬЕВА!!!» (позовите Вия!!!)

Кто-то немедленно убежал звонить. А жил он в другом районе городка. Сотовых ещё не существовало, и звонили ему на домашний.

Однако появился он настолько быстро, что у меня случился некоторый шок — а КАК он так быстро смог добраться??? По ощущениям, прошло минут семь.

И вот тут я наконец его впервые увидел. И это было совсем не то, чего я ожидал.

А как-то само ожидалось, что сейчас войдёт эдакий Лев Толстой с крутым выдающимся лбом, с седой шевелюрой, спадающей назад и с глубоким пронзительным взглядом из-под густых седых бровей. Погладит седую массивную бороду и скажет что вроде: «ОХХ-ХО-ХО!»

Но вошёл обычный, слегка худощавый молодой дядечка, самой обычной непримечательной внешности. Совсем непохожий на Легенду. Вот совсем.

А ещё удивило, что он оказался моложе тех женщин-педиатров, которые, судя по всему, уже имели совсем даже немалую практику. Да и вообще большой жизненный опыт.

Он вошёл быстро, стремительно. На ходу задавая короткие вопросы.

Никто не тараторил, не истерил. Все почтительно ждали Его вопросов.

Он задал ещё пару вопросов о текущих параметрах и сразу начал действовать.

Дал указания готовить то-то и то-то и занялся ребенком.

Я уже не помню подробностей, много лет прошло, но отлично помню обстановку и атмосферу происходившего.

В какой-то момент меня послали на другой этаж что-то принести — инструмент или расходники, возможно, простыни, не помню.

Я мгновенно вылетаю в холл (ну как холл…) И вдруг натыкаюсь на заплаканные встревоженные глаза матери и бабушки, которые цепко впились в меня (две пары глаз) и пытаются по мне понять положение дел.

Я растерялся, понимая, что своим всклокоченными видом я уже сам по себе несу некоторую информацию и на меня автоматически ложится ответственность за неё.

Быстро пытаюсь принять непринуждённый вид, быстрым шагом иду к выходу, и уже после него срываюсь на спринтерский бег.

Хватаю то, что велено, и несусь обратно, сломя голову.

Подбегаю к двери, мгновенно перехожу на шаг, вхожу в холл… И выдаю себя тем, что задыхаюсь от бега по лестницам.

Вижу нарастание ужаса на их лицах… И тут мама не выдерживает: «КАК ОН ТАМ!!!»

Я теряюсь ещё больше, понимая, что не имею права давать любую информацию. Нельзя доводить людей до инфаркта… И нельзя излишне обнадежить.

Пытаюсь что-то бурчать, в духе: «Я не владею, врач скажет и т. п.»

И тут вдруг понимаю, что так нельзя. Поворачиваюсь к ним и уже открыто и спокойно говорю:

— Вы не переживайте, Соловьев приехал.

—  А кто это — Соловьев?

Тут я авторитетно поднимаю палец вверх, и очень веско произношу:

— ЭТО… СОЛОВЬЕВ!!!

Они озадаченно притихли, а я с гордо поднятой головой зашёл в реанимацию. Не, ну как реанимацию… в то, что уж было.

В реанимации все было очень четко, быстро и деловито. Напряжение было наивысшим, но и собранность всех была на пределе.

Каждая секунда могла включать в себя два-три действия.

Помню, что я набирал в шприц Реланиум.

Настал момент, когда вся терапия перестала давать эффект. Температура почти достигла 42. Наступала терминальная фаза.

До гибели ребенка оставалось секунд двадцать, поскольку выше 42 наступили бы необратимые изменения (у взрослого этот порог 41°).

Соловьев даёт команду: «Простынь в воду, быстро!!!»

Мы хватаем простынь, суём ее под струю воды, передаём ему. Соловьев обматывает ребенка. Тут же даёт команду готовить следующую.

Все происходило как в прострации, иногда было ощущение, что все происходит в кино.

Предельные дозы препаратов уже и так были превышены, и мы просто не знали — что далее предпримет Соловьев.

Мокрые простыни едва удерживали от границы перегрева, но не более.

Соловьев четко и уверенно даёт команду «физраствор! Реланиум!». Небольшое замешательство прервал его голос: «Превышаем по жизненным показаниям».

В медицине есть такой статус «по жизненным показаниям», который означает, что все средства исчерпаны и применяется действие, которое нанесёт вред или подвергнет опасности, но если его не применить как последнюю надежду, то смерть наступит неизбежно. Этот статус имеет также юридические значение.

Делаем инъекцию, температура падает, но опять начинает расти. Делаем инъекцию физраствора, далее опять Реланиум. Температура замирает где-то около 41, что уже огромная победа. Ещё физраствор.

И тут вдруг из писюна бьёт бодрая струя, прямо фонтаном. Вся реанимация заливается радостными криками, Соловьев сияет. Начинаю понимать, что произошло нечто очень важное. Произошла победа.

Почки работают, мозг работает, сердечко качает. В эту паузу я не удержался, вышел к маме с бабушкой и, улыбаясь шире лица, сообщил, что мальчуган писать начал.

— А это хорошо или плохо!!!

— Это очень хорошо! Не переживайте! Соловьев скорее сам умрет, чем ребенка отпустит!

Ситуацию ещё какое-то время мониторили, но кризис уже явно шёл на спад. Температура уверенно шла вниз. Соловьев сделал ряд назначений и через какое-то время уехал домой.

Через пару дней я зашёл к ним в палату (не мой сектор). Мальчуган мирно и сыто сопел. Мы с мамочкой взаимно поулыбались и я откланялся.

Как же я гордился нашей задрипанной больничкой! Как я гордился нашим Соловьевым!!! Нашим!

Хотя едва знал его.

Тому мальчугану теперь уже за 30.

Помнит ли он? И знает ли вообще эту фамилию — Соловьев?

Сие мне неведомо. Ведомо только, что буду его всегда помнить я.

Соловьев. Врач от Бога.