Это был очень красивый роман, Инна светилась от счастья, очень гордилась своим необыкновенным возлюбленным и его заботливым отношением к ней. А он ради Ульяновой был готов развестись, приглашал ее переехать во Францию. Но все же она выбрала театр — никакого другого амплуа в жизни, кроме актерского, для Инесс не существовало.
Актриса на сцене, актерка в жизни — актриса Божьей милостью. Эти слова родились у меня эпиграфом к рассказу об Инне Ульяновой. Счастье ее было в том, что Господь Бог не заставил выбирать профессию. Инна с детства знала, что будет актрисой, поэтому идти в школу категорически не хотела. Уже детским своим разумом понимала, что вся эта скучная рутинная учеба в ее будущей профессии не пригодится. От похода на линейку Инночка спряталась в подвале дома, где ее долго не могли найти. Когда же нашли, никакие уговоры на девочку не действовали. Тогда родители в качестве «пряника» подарили Инне маленькую серебряную рюмочку. Подарок девочка оценила — и согласилась пойти в школу. Но учеба, как и следовало ожидать, не задалась: занималась будущая актриса из рук вон плохо — из троечниц не вылезала. Жили Ульяновы в то время в Донбассе, Инна родилась в Горловке. Не могу точно сказать, когда ее семья перебралась с Украины в Москву, видимо, когда отца Инны, высококлассного горного инженера Ивана Александровича Ульянова назначили заместителем министра угольной промышленности. Мать Иннуськи Анна Николаевна прекрасно вошла в роль министерской жены — стала респектабельной дамой, очень элегантно одевалась, вела дом и занималась воспитанием дочки. Инна росла домашним и избалованным ребенком, который жил в своем оазисе и ни в чем не нуждался. Конечно, родителей категорически не устраивала низкая успеваемость дочери, и однажды они поставили ей условие: «Если получишь еще одну тройку — отдадим тебя в ФЗУ (Школа фабрично-заводского ученичества)». И этот барчук, куркуль, коим была Инна, всю ночь прорыдал, представляя себя в таком учебном заведении. С тех пор оценки Ульяновой немножко выправились.
После школы Инна без труда поступила в Щукинское училище. Курс ее был очень сильным, она училась с Александром Ширвиндтом, Ниной Дорошиной, Раисой Куркиной, Верой Карповой, Львом Борисовым, Владимиром Земляникиным, Марией Кнушевицкой. В театральном училище Инна, конечно, чувствовала себя как рыба в воде — наконец-то ей было интересно — и в результате получила диплом с отличием.
Однажды Ульянову и Ширвиндта с комедийным отрывком пригласили выступить в Доме учителя. Можно сказать, это должно было стать их первым выступлением в качестве профессиональных артистов, но они его полностью провалили. Кто из них первым начал и кто кого расколол, я не знаю, но Иннуська рассказывала, что во время выступления посреди отрывка они с Ширвиндтом начали хохотать оба и заражаясь друг от друга, не могли остановиться — у них началась смеховая истерика. В зале же, наоборот, воцарялась напряженная тишина. Спустя какое-то время раздался голос зрителя: «Хулиганы, вы когда-нибудь прекратите?!» На сцене же в ответ — очередной взрыв хохота, и артисты уползли за кулисы на четвереньках.
Никто не удивился, когда выпускницу театрального училища с такой выдающейся комедийной заразительностью пригласили работать в Ленинградский театр комедии. Николай Павлович Акимов лично присутствовал на дипломных спектаклях в «Щуке» и обратил внимание на Ульянову. Актерское амплуа Инны идеально подходило для Театра комедии, она очень быстро освоилась на сцене, завоевала признание худрука и ленинградского зрителя. Николай Павлович много занимал Ульянову в постановках, давал хорошие роли. Он и по-человечески к ней тепло относился — ему импонировали легкость ее темперамента, умение радоваться жизни и чувство юмора. Поэтому Акимов всегда шел навстречу просьбам Ульяновой и часто отпускал ее в столицу к родителям и очередному возлюбленному. У них была своего рода игра — когда Иннуське вдруг резко хотелось сорваться в Москву, она говорила:
— Николай Павлович, любовник из Ганы приезжает — отпустите.
И Акимов, сдерживая улыбку, отвечал:
— Ну конечно, Инночка, раз такое дело — поезжайте.
В Москве у Ульяновой в те годы был роман со знаменитым драматургом Евгением Помещиковым — лауреатом Сталинской премии, сценаристом фильмов Ивана Пырьева «Богатая невеста», «Трактористы» и «Сказание о земле Сибирской». Он был намного старше Иннули и красиво за ней ухаживал, родом был, как и Ульянова, из Донецка. И наверняка, будучи комедиографом, попал под чары искрометного Иннуськиного темперамента. Не знаю, почему закончился их роман, возможно, помешала разница в возрасте, становившаяся с годами все более ощутимой.
В театре Акимова Ульянова очень подружилась с коллегами по сцене Мариной Пантелеевой и Майей Тупиковой. Позднее Марина стала женой Эдуарда Марцевича, а Майя — Петра Фоменко. На гастролях Марина с Майей жили вместе, а Инна в другом номере, но все свободное время проводили втроем. Пока однажды Ульянова их не достала… Инна просыпалась раньше всех, приходила в номер подруг и мурлыкая что-то себе под нос, направлялась к холодильнику, где хранились их общие запасы. Невзирая на спящих подруг, Ульянова начинала лакомиться едой, продолжая беспечно что-то напевать — будто она у себя дома. Тогда из-под одеял «как две кобры выползли» Марина с Майей и молча стали гипнотизировать Инесс взглядами. Когда Ульянова наконец заметила проснувшихся подруг и оторвалась от своей трапезы, Марина вынесла приговор: «Слушай, Ульяна, тебе в постое отказано». И Инна как побитый щенок понуро вышла из их номера. Эту историю я слышал от Инны, но еще раньше узнал от Марины Пантелеевой. Именно она познакомила меня с Ульяновой. У Николая Павловича Акимова Пантелеева проработала недолго. Вернувшись в Москву, устроилась в Театр Маяковского к другому Николаю Павловичу — Охлопкову. А в этом театре после окончания Школы-студии МХАТ уже работал я. Очень скоро мы с Маней подружились — Маней друзья называли Марину.
Маша очень часто и с восхищением рассказывала о своей подруге и коллеге по акимовскому театру Инне Ульяновой, да такие заразительные истории, что мне стало очень любопытно познакомиться с этой актрисой. Однажды я приехал в Ленинград и пошел в Театр комедии. Попал на спектакль «Тень» Евгения Шварца. Тогда даже не знал, как Ульянова выглядит, но когда на сцене в роли Юлии Джули появилась актриса в голубом парике, я сразу понял — передо мной Ульянова. Инна была настолько яркой, что казалось — амплуа гранд-дамы как будто специально создано для нее. Несколько секунд пребывания на сцене… и Ульянова уже владела всем залом. Я тоже стал пленником ее магического таланта и обаяния.
Вскоре представился случай познакомиться с Инной Ульяновой лично. Несмотря на успех у ленинградской публики и расположение Николая Павловича Акимова, Инна принимает решение вернуться в Москву. Не привыкла Инна Ивановна сосуществовать с бытовыми неурядицами — в Питере театр поначалу оплачивал ей гостиницу, потом она скиталась по съемным квартирам, а в Москве ждала «барская» жизнь: шикарная четырехкомнатная родительская квартира напротив американского посольства, кремлевский паек и так далее.
У Ульяновой был роскошный концертный номер, она его играла со своим коллегой по Театру комедии Николаем Трофимовым — до БДТ он работал у Акимова. Это была миниатюра под названием «Репетиция» по новелле Карела Чапека. Когда Ульянова вернулась в Москву и решила показываться в театры, она искала себе партнера. Маша Пантелеева предложила меня, дала хорошие рекомендации, и нам была назначена встреча у Инны.
Помню, мы с Машей вошли в квартиру и по длиннющему коридору прошли в гостиную, где у телевизора сидела женская половина семейства: бабушка — престарелая хохлушка, ее дочь, мать Инны — министерская гранд-дама с польской кровью и сама Инна. Ульянова вошла в образ, сыпала остротами и историями… как вдруг бабушка наклонилась ко мне и хрипатым безголосьем прошептала: «Усе брешеть!» Бабушка была колоритным персонажем, с ней часто случались анекдотичные истории. Однажды Инна, уходя в магазин, наказала:
— Вернусь через полчаса. Дверь никому не открывай.
— Хорошо, — просипела бабушка.
Только захлопнулась дверь, как Инна поняла, что забыла кошелек. Нажимает на звонок. Раздались шаркающие шаги и голос:
— Хто там?
— Открой, бабушка, это я.
— Инночки нетути дома, она будет через полчаса.
— Бабушка, это я!
В ответ звук удаляющихся шагов бабушки… Инна стала колотить руками и ногами в дверь:
— Бабка, дура старая, открой дверь — это я!
Опять послышались шарканье и сиплый голос:
— Гражданка, не хулиганьте, я сейчас вызову милицию!
Так и продержала внучку за дверью ровно полчаса.
Маша Пантелеева в качестве режиссера ввела меня в отрывок «Репетиция», и я отправился подыгрывать Инне на ее показе в Театр на Таганке. Не знаю, почему Ульянова решила устраиваться именно туда — возможно потому, что Таганка тогда была очень модным и популярным «оазисом свободы». Показ прошел замечательно, и Ульянову приняли. Помню, что и меня после показа догнал заведующий труппой и попросил оставить координаты. Но я даже в мыслях не ассоциировал себя с Таганкой — тем более что моя карьера в Театре Маяковского тогда складывалась успешно. Уверен, что и Инне не стоило туда стремиться — это был театр не ее эстетики, не ее драматургии. И если у Акимова она была одной из ведущих артисток труппы, а со временем имела все шансы стать примадонной, то у Юрия Петровича Любимова ее мало занимали, да и роли были далеко не главными.
Концертная зарисовка «Репетиция» осталась в нашем с Инной репертуаре, и мы очень часто исполняли ее в сборных концертах. Эта миниатюра представляла собой диалог взбалмошной актрисы и скептически к ней настроенного режиссера, который пытается справиться с ее апломбом и темпераментом. Инна играла свою роль просто феерично: живо, гротескно, комедийно и в то же время органично. Ее работа имела неизменный успех у зрителя и всегда награждалась шквалом аплодисментов. Где мы только с этим номером не выступали. И в выездных концертах артистов Таганки, где Владимир Высоцкий, конечно, исполнял свои песни. И в праздничных концертах мастеров искусств — например в Колонном зале. Одно такое представление не могу забыть. Дело в том, что участие в таких, можно сказать, правительственных концертах было очень важно для артистов — в них выступали лучшие представители музыкального, циркового и театрального искусства. И случилось, что накануне концерта я попал на операцию. Было так: после премьеры фильма «Наш дом» Геннадий Бортников, исполнявший в нем одну из ролей, пригласил небольшую компанию друзей, включая меня, к себе домой отметить. На столе были селедочка под луком и кубанская водка. И видимо, этот разносол нанес такой удар по моему организму, что ночью я проснулся от дикой боли — бок раздуло как подушку. Сестра, которая гостила у меня, вызвала скорую. Меня отвезли в Склифосовского. С диагнозом «острый аппендицит» я оказался на столе хирурга. Операцию мне делали под местным наркозом. Когда хирург взрезал меня — сказал:
— А аппендикс-то у вас здоровый!
— Раз уж разрезали — удаляйте, — ответил я.
Это было двадцать восьмого апреля, а первого мая представление! Но все-таки я решил выступить, чтобы не подводить Инну. В нашей миниатюре была мизансцена, когда я должен был вскакивать на стул. Конечно боялся, что швы разойдутся, но решился на прыжок — и все закончилось благополучно. Я ни разу не пожалел, что в тот вечер вышел на сцену, потому что в концерте мы участвовали с такими выдающимися артистами, как Алла Константиновна Тарасова и Анатолий Петрович Кторов, Марис Лиепа и Наталья Бессмертнова, Муслим Магомаев и другие.
Родители Ульяновой отнеслись ко мне благожелательно. Со временем, когда мы с Инной подружились, я стал часто бывать у них. Иногда Анна Николаевна с Иннулей брали меня с собой в бассейн «Москва», нас туда отвозил водитель — в семье был автомобиль. Инна очень хорошо плавала — ее заплывы были далекими и долгими. Анна Николаевна дочь любила, гордилась ею, но при этом ей были свойственны проявления иронии по отношению к Инне. Когда Ульянова репетировала Екатерину Великую в знаменитом спектакле Таганки «Пугачев», пригласила мать на просмотр. Была сцена, которая начиналась с очень эффектного царственного прохода через зал: актриса в красивом седом парике, императорской короне и в костюме с длинной мантией, которую за ней несли кавалергарды. Зная склонность матери к красоте, Инна надеялась произвести на нее впечатление. После представления нет ожидаемого звонка от Анны Николаевны. Инна звонит сама:
— Мать, ты была на спектакле? Ну как?
— Как дура! — со вздохом и огорчением ответила Анна Николаевна.
Бывало, что к дочери она относилась по-менторски. Но со временем, как это часто бывает, они поменялись ролями. Ульяновой в общении с людьми была свойственна некоторая безапелляционность, это отношение перешло и на мать. Инна стала авторитетом для Анны Николаевны в ее старческие годы.
Про отца Инна говорила, что в молодости он был очень артистичным, хорошо пел, прекрасно танцевал. Я же Ивана Александровича запомнил довольно сдержанным человеком, при мне он всегда был очень серьезным и чем-то озабоченным. На моих глазах отец Инны открылся и преобразился лишь однажды. Это случилось, когда я привел к Ульяновым в гости Муслима Магомаева — был период в середине шестидесятых, когда мы с Муслимом очень близко дружили. Высокий, седовласый, столько всего и всех повидавший на своей министерской должности, Иван Александрович растерялся и оробел перед совсем молодым тогда, но уже популярным Магомаевым. Отец Инны оказался его поклонником и с Муслимом чувствовал себя обычным зрителем, к которому в его собственную квартиру прямо с экрана телевизора сошел кумир…
Эти годы молодости были счастливыми для всех нас — мы полны сил, энергии, планов и куража. Казалось, впереди нас ждут только успех и подарки судьбы. Думаю, что и Инна Ульянова чувствовала себя так же: она живет в любимой Москве, рядом — здоровые родители, готовые всегда поддержать, она служит в самом модном театре страны, а тут ее еще настигает любовь. Чувства вспыхнули с красавцем актером Борисом Голдаевым, он сыграл Левина в знаменитой экранизации «Анны Карениной» Александра Зархи. Инна Ульянова в первый и последний раз в жизни выходит замуж. Но брак их продлился совсем недолго. Как говорят, причиной разрыва стала ревность Инны Ивановны. Партнершей Голдаева по «Анне Карениной» была Анастасия Вертинская. На одном из вечеров в Доме кино Борис пригласил ее на танец, чего не смогла пережить супруга. Ульянова «махнула хвостом» и уехала к родителям, но потом одумалась — вернулась к мужу в попытке примириться. Да только Борис сказал, что подает на развод. Позднее Инна сама признавала: не была она создана для семейной жизни, слишком уж трепетно относилась к собственному комфорту и работе. Поэтому старалась не жалеть ни о несостоявшихся браках, ни об отсутствии детей.
Однако самая большая любовь у Инны Ульяновой, как оказалось, была еще впереди. После расставания с Голдаевым у нее случился необыкновенный роман с французом Константеном — командором ордена Почетного легиона, летчиком эскадрильи «Нормандия — Неман». Сегодня в СМИ много разговоров о том, был ли вообще этот человек в ее биографии, а если и был, то какое он имел отношение к «Нормандии — Неман» и ордену Почетного легиона. Я, конечно, документов его не видел и вообще никогда не озадачивался этими вопросами. Возможно, какие-то факты его биографии и были дополнены или додуманы фантазеркой Ульяновой. Но с человеком этим я был знаком лично — не раз встречал его в гостях у Инны: среднего роста, коренастый, уже пожилой на вид, так как был значительно старше Ульяновой, но очень обаятельный. По типажу он мне отдаленно напоминал Николая Крючкова. Константен был женат, но очень увлекся русской актрисой и даже подарил Инне свой знак принадлежности к ордену Почетного легиона. Много лет спустя Ульянова на моих глазах передарила этот орден режиссеру Сергею Арцибашеву на банкете после вручения Государственной премии за спектакль «Женитьба». Этот спектакль Арцибашев поставил в Театре на Покровке, а на главную роль пригласил Инну Ульянову. Для нее это была очень важная работа — глоток свежего воздуха. Ее сваха имела огромный зрительский успех и прекрасную критику! За все это Ульянова была бесконечно благодарна режиссеру.
Но вернемся к летчику. Это был очень красивый роман, Инна светилась от счастья, очень гордилась своим необыкновенным возлюбленным и его заботливым отношением к ней. А он ради Ульяновой был готов развестись, приглашал ее переехать во Францию. Но все же она выбрала театр — никакого другого амплуа в жизни, кроме актерского, для Инесс не существовало. А еще она боялась навредить отцу — руководителю высокого ранга не простили бы замужества дочери с иностранцем. Их роман еще какое-то время продолжался в письмах. Кстати, по-русски Константен говорил блестяще — как я сегодня понимаю, скорее всего, его родители были выходцами из России.
Инна Ивановна намного пережила своего возлюбленного, всю переписку с ним она уничтожила, но до конца своих дней с нежностью и гордостью вспоминала этот роман и говорила о Константене как о главной любви своей жизни.
Ульянова, как и любая другая женщина, обожала мужское внимание, ей нравилось, когда за ней ухаживают, ценила комплименты. И поклонники у нее были, но каких-то продолжительных романов я больше не припомню. При этом в глазах общественности у Инны была потребность выглядеть благополучной семейной дамой, поэтому во всех интервью она говорила, что замужем, а на людях часто в качестве мужа представляла кого-нибудь из своих друзей.
Впервые своим мужем она меня назвала на премьере «Женитьбы». После спектакля я пришел поздравить Инночку за кулисы, и она пригласила меня на банкет. Когда мы вместе вошли в зал, Ульянова, представляя меня, объявила присутствующим: «Мой муж». Когда я это услышал, чуть шампанским не поперхнулся. Весь вечер ловил на себе оценивающие взгляды актрис театра и краем глаза заметил, как кто-то из дам, кивая в мою сторону, показал ей большой палец. Видимо, Инне Ивановне это понравилось, потому что с тех пор в качестве ее супруга я выступал не однажды.
Помню, мы собирались вместе лететь отдыхать в Европу. Пришли в турфирму выбирать путевку — так и тут она меня представила своим мужем. Это совместное путешествие не состоялось, Ульянова по каким-то причинам не смогла поехать. Когда же Инна отправилась по путевке в цековский дом отдыха в Подмосковье, она через несколько дней «вызвала» меня к себе — одной отдыхать было скучно. И персоналу, и отдыхающим Ульянова опять представляла меня: «Мой муж» — жили-то мы в одном номере, правда двухместном. Условия в этом санатории были очень хорошими, но для меня отдых обернулся пыткой. Было лето, ночью, спасаясь от комаров, Инна в нашем номере наглухо закрывала все форточки — в итоге жара и духота в комнате были фантастическими. При этом Инна читала допоздна с включенным бра, а я безуспешно в «горячечном бреду» пытался провалиться в сон. Инна обожала читать — книгам отдавалось практически все ее свободное время. И когда меня спрашивают, была ли Ульянова в жизни похожа на Маргариту Хоботову из «Покровских ворот», я уверенно отвечаю: «Не была». Инна была интеллектуалкой, глубже, тоньше, интеллигентнее, умнее, чем ее экранный образ.
А вот в чем было сходство — так это во вкусе. Ведь свою героиню Маргариту Хоботову Ульянова одела сама — принесла вещи из своего гардероба. Инне Ивановне не понравилось то, что предложили костюмеры.
Что касалось внешнего вида, Ульянова была очень аккуратным человеком. Одевалась она хорошо, но для актрисы довольно просто. При этом у нее были изысканные вещи: несколько манто, шуб, вечерних платьев. Она имела возможность приобретать фирменные костюмы и шить на заказ. Однако все ее дорогие наряды «носил» шкаф, я никогда не видел, чтобы Инна их надевала. Дома была всегда в засаленном стеганом халате и в спущенных дырявых колготках. Но повторюсь: когда Ульянова выходила в люди или на работу в театр, выглядела всегда очень элегантно.
Несмотря на то что Инна не тяготела к домашнему хозяйству, дома у нее всегда было очень чисто и уютно. Когда кто-нибудь приходил, сразу же под ноги бросала старые газеты, чтобы не наследили, и неизменно добавляла: «Дом-рабыня» только что ушла". Квартира была по тем временам богатой, интерьер собирался из вещей, приобретенных в министерских распределителях. Анна Николаевна не без гордости говорила про дочь: «Как Инночка умеет все стильно и красиво обставить!», но на мой взгляд, индивидуального стиля в этом не было.
В гостях у нее я бывал постоянно. Обычно это происходило так: у меня звонил телефон, в трубке раздавался голос Инны: «Юзявка, приходи на свежачок». Как только она не склоняла мое имя: Юрец, Ювенал, Юзик, Юзявка, Юз, Юрабздон — каждый раз по-разному, фантазии ее не было предела. Я же чаще всего звал ее Инесс или Инезилья. Инесс при жизни отца была прикреплена к кремлевскому распределителю, где отоваривалась по талонам. Приглашение «на свежачок» означало, что из очередного пайка остались продукты уже не первой свежести, которые самой есть боязно, а выбросить жалко. Значит, нужно было кого-то угостить. Сама она к еде, режиму питания и режиму дня относилась фанатично, очень следила за собой. Не переедала, предпочитала только свежие и качественные продукты: печеночку, икорку, рыбку. Ну, а мне перепадало все остальное.
К холодильнику ее отношение было очень трепетным. Бывало, приходим к ней в гости после какого-то нашего совместного похода или выступления. Со словами «Видишь, ничего нет» — она распахивает передо мной дверцу холодильника. Успеваю заметить, что он набит едой: консервы, копченый угорь, икра, ветчина, сыр… Но уже через долю секунды дверца захлопывается.
Однажды рассказывает: «Представляешь, „клиент“ (это про очередного поклонника) вчера остался на ночь, но утром, услышав стук дверцы холодильника, я поняла — это все!»
Когда Инесс еще жила вместе с родителями и возвращалась домой очень поздно, она пробиралась в свою комнату, которая находилась в самом конце коридора, на цыпочках. Проходя мимо родительской спальни затаив дыхание, потому что дверь в нее всегда была настежь, она неизменно слышала строгий мамин оклик: «Ты где шлялась?!» Вечно так продолжаться не могло, поэтому решили жилплощадь разменять. Родителям дали двухкомнатную квартиру в министерском доме недалеко от метро «Парк культуры» с мраморным подъездом и пальмами в общем фойе. Иннусе выделили однокомнатную в хорошем кирпичном доме на улице Рылеева — теперь это Гагаринский переулок — недалеко от Сивцева Вражка. На первом этаже жила Галя Волчек, на втором — Олег Стриженов с Любовью Земляникиной, на шестом поселилась Инна Ульянова, а на седьмом жил олимпийский чемпион, чемпион мира по прыжкам в высоту Валерий Брумель. С этим домом и соседством с Валерой связана целая эпоха в жизни Инны и моей тоже.
Ульянова и Брумель сразу подружились, подчеркиваю слово «подружились», дабы избежать всяких домыслов. При этом они оба были людьми холостыми, поэтому в неформальном общении могли подшучивать друг над другом в любых, даже самых непечатных выражениях. Валерий к тому времени был разведен с Еленой Петушковой — олимпийской чемпионкой по командной выездке.
Брумель готовил фантастически вкусные пельмени из трех сортов мяса, он считал их самой дешевой и простой в приготовлении едой. Крутил фарш сам, а лепили пельмени всем миром: и сам, и друзья помогали, когда приходили. А приходили постоянно — дом в хорошем смысле был проходным. Пельмени эти в холодильнике замораживались мешками.
Так как я у Инночки бывал регулярно, то приглашения к ее соседу на пельмени перепадали и мне. Обычно в квартире Ульяновой раздавался звонок: «Инна Ивановна, зайдите». Это означало одно — пельмешки уже на плите. На стол выставлялся «пузырек»: за рюмочкой, пельмешками и веселым разговором коротался вечер.
На тот момент Валерий, казалось, имел все возможные мировые спортивные награды. Одной из них была «Золотая каравелла Колумба», которой спортсмена наградили в 1962 году в США. Это очень почетный, редкий для советского гражданина и ценный в прямом и переносном смысле приз. Он представлял собой роскошную малахитовую ладью с парусом из литого золота и бриллиантами наверху. Валерий очень дорожил этой заслуженной наградой и переживал, что ладью в его отсутствие могут украсть. Однажды у Ульяновой раздался звонок:
— Иннулька, я уезжаю на лекции (кстати, я его как-то спросил: «Валера, а что за лекции ты читаешь?» «Не знаю, — ответил он, — но все смеются»), можно я у тебя оставлю мою ладью?
Инна была категорична:
— Валера, даже не думай! Зачем мне это надо?!
— Да? Тогда я сейчас спущусь, поставлю ладью под твоей дверью, нажму на звонок и убегу.
Деваться было некуда — ценную вещь взяли на сохранение. Но больше Ульянова такую ответственность на себя принимать не хотела. Однажды Брумель позвонил: «Иннуська, приходите с Юрашкой (так он меня называл) посмотреть». Мы поднимаемся, и Валера с гордостью нам демонстрирует новую железную дверь в квартиру — тогда еще ни у кого таких не было. Говорит довольным тоном: «Ну? На… Надорвесси взламывать!»
У них была игра. Если Инна поднималась к Брумелю, а у него сидели друзья, то он обязательно начинал в шутку в непечатных выражениях за кого-нибудь ее сватать. Когда он спускался к Ульяновой, она ему неизменно заявляла:
— Валерьян, женись!
— Да, — с иронией отвечал Брумель и обводил вытянутой рукой квартиру, — но только вот это все мне отпишешь!
К Олимпиаде-80 я написал комедию на спортивную тематику «По волне моей памяти». Чтобы пробить постановку, в соавторы решил пригласить Брумеля, позвонил ему:
— Валера, я написал комедию, давай тебе прочту. Если понравится — приглашаю тебя в соавторы…
— Да? Приходи.
За пельмешками прочел Валерьяну свой опус. Брумель задумчиво почесал пролысину и выдал: «Это лучшее, что я написал». Название заменили на «Олимпийскую комедию». Мой мастер по режиссуре (я тогда окончил высшие режиссерские курсы) Андрей Александрович Гончаров порекомендовал меня как молодого режиссера другому своему ученику — главному режиссеру Таллинского русского драматического театра Виталию Черменеву. Я поехал на переговоры в Таллин. В столице Эстонии по дороге в театр решил уточнить дорогу у респектабельного мужчины в котелке:
— Как пройти в Русский драматический?..
Не дослушав меня и не поворачивая головы-кочана, абориген бросил:
— Столёвая за углом.
В Министерстве культуры Эстонии мое конъюнктурное предложение оценили: в авторах — сам Валерий Брумель, «Олимпийская комедия». Спектакль включили в репертуарный план театра и даже в культурную программу приближающейся Олимпиады.
Спектакль я поставил в срок, и на премьеру в рамках Олимпиады пригласили Брумеля. Встречали его триумфально. В Эстонии тогда был знаменитый рыбсовхоз-миллионер. Ходила даже присказка, что Таллин расположен на территории совхоза имени Кирова. Так вот, рыбозаводчики устраивали банкеты в честь великого спортсмена чуть ли не каждый день. Накануне нашего отъезда в Москву Валерьян в гостиницу не вернулся, а жили мы с Брумелем в одном номере. Сам день отъезда у нас был расписан по минутам: поход в бухгалтерию театра за расчетом, прощальный визит к министру культуры… Утром иду в театр с надеждой встретить соавтора там. В бухгалтерии сообщают, что тот не появлялся. Время «кусает пятки», за Брумелем на всякий случай посылают автобус к гостинице. Ко всеобщему счастью, автобус возвращается со спортсменом. «Опаздываете, Юрий Николаевич…» — невозмутимо шутит Валерьян.
В тот момент мы действительно катастрофически опаздывали к министру, но Брумель заявил: «Сперва зайдем выпить кофе и по рюмочке». Я махнул рукой, поняв, что с олимпийским чемпионом мне не справиться. Заходим в кафе и за одним из столиков видим министра культуры — таким образом все протокольные дела были решены на месте. С тех пор я стал фаталистом: чему суждено быть — то случится.
Я окончил Школу-студию МХАТ. Моими однокурсниками были очень интересные люди. Например Маргарита Володина, ставшая знаменитой киноактрисой и впоследствии эмигрировавшая во Францию. Все четыре года учебы мы танцевали с Маргошей в паре. Не только партнерствовали, но и дружили, до сих пор поддерживаем связь — созваниваемся. Генриетта Ромодина, всю жизнь посвятившая МХАТу, — ныне актриса МХАТа имени Горького, Нина Веселовская и Владимир Заманский, прославившиеся в кино. Заманский в девяностые годы переехал в Муром и живет там отшельником. Карина Филиппова, ставшая поэтом-песенником и работавшая с самыми известными артистами эстрады. К сожалению, она недавно ушла от нас. С самого первого курса Влад, Нина, Карина и я очень сдружились. Все экзамены мы готовили вместе и праздники отмечали тоже вместе. В Школе-студии нам сразу дали прозвище ВНЮК — по первым буквам наших имен: Владик, Нина, Юра и Карина. Однокашники нам все время «рекомендовали» взять в компанию Галю Грозину (тоже нашу однокурсницу), чтобы получился… Сами догадайтесь, какое слово. С нами училась и Наташа Антонова, которую прославил фильм «Друзья и годы». На последнем курсе за ней стал ухаживать в ту пору еще молодой педагог, а впоследствии профессор Школы-студии Виктор Карлович Монюков. И они поженились. Мы бывали у Монюкова в гостях — в квартире его мамы. Теперь там репетиционный зал «Табакерки», а в бывшей комнате Виктора Карловича располагался кабинет Олега Табакова. С Наташей мы продолжаем созваниваться — сейчас она очень болеет. И еще с нами училась Изольда Жукова (Мешкова), которая после института стала Высоцкой. Володя Высоцкий учился двумя курсами младше нас и подыгрывал нам в дипломном спектакле — так они и познакомились.
С Изой мы часто вместе играли в отрывках и спектаклях, например в «Мнимом больном» по Мольеру я играл Аргана, а она мою жену Белину, Маргоша Володина в этом же спектакле играла служанку Туанетту. В конце первого курса мы сдавали «на зрителе» массовый пластический этюд. Зарисовка была на актуальную тему — захват советского танкера «Туапсе» в Китайском море. Этюд был пластическим, слов ни у кого не было, единственным, кому дали текст, был я, так как играл чанкайшистского переводчика, который спрашивал: «Что за судно? Какой курс держит? И какой товар на борту?» Помимо комиссии, состоящей из наших педагогов, посмотреть на успехи первокурсников в зал набились ребята старших курсов: Татьяна Доронина, Галина Волчек, Светлана Мизери, Евгений Евстигнеев, Олег Басилашвили и другие. Я вышел на сцену и от волнения переврал весь текст, сказав в стиле «Сказки о царе Салтане»: «Что за корабль? Какой путь держит? И какой груз — тьфу! — товар на борте?» То есть сделал четыре ошибки в трех простых предложениях. Зрители, конечно, ничего не заметили, но на весь зал раздался взбешенный голос Монюкова: «Идиот!» Вот после этого зал взорвался от хохота и история надолго вошла в фольклор Школы-студии…
После института я был принят в труппу Театра Маяковского, проработал в нем пять лет и еще десять лет после своего ухода доигрывал там спектакли, в которых был занят. Параллельно работал в Центральном детском театре, но меня манила режиссура.
Сначала я окончил двухгодичные курсы режиссеров телевидения. На Центральном телевидении поставил несколько спектаклей, два из них с участием Инны Ульяновой: «По дороге в Кордову» — история создания «Кармен» Мериме, где ее партнерами стали Андрей Мягков, Эдуард Марцевич, Лионелла Скирда, Роман Филиппов, а также «Последний день осенней выставки» Николая Носова с Лидией Сухаревской и Лизой Никищихиной.
Потом были Высшие режиссерские курсы у Андрея Александровича Гончарова в ГИТИСе. Окончив их, я как режиссер поставил несколько спектаклей в разных городах Советского Союза, в том числе и в Москве: например оперу Василия Пашкевича «Скупой» в Камерном музыкальном театре Бориса Покровского, экспериментальный спектакль «Стерва со взведенным курком» по повести Алексея Толстого «Гадюка» в рамках антрепризного движения и «Эспаньола, или Лопе де Вега подсказал…» в Театре оперетты с Татьяной Шмыгой. Татьяна Ивановна не раз признавалась в интервью, что «Эспаньола…» стала ее любимым спектаклем.
В девяностые годы специально для Инны Ульяновой я написал инсценировку повести «Дядюшкин сон». У Достоевского действие происходит в городе Мордасове, поэтому свою версию я назвал «Страсти-мордасти». Я считаю, что ключ к произведениям Федора Михайловича в лихорадочном состоянии его героев, поэтому события в его пьесах всегда на грани срыва, а «Дядюшкин сон» почему-то обычно играют как «семейную драму на Кавказе». Первый акт я придумал так: актрисе, которая готовится сыграть Москалеву, накануне премьеры снится сон, вызванный событиями пьесы. Ей видится знаменитая картина «Неравный брак» Василия Пукирева, затем ее шуры-муры с молодым князем. А потом уже она думает: а не охмурить ли ей самой старого князя? Князя К., который, как мне кажется, по своему титулу должен быть выше всех, я придумал поставить на пуанты. Это сразу решало характер героя и давало ему нужную ломаную пластику при ходьбе. Во втором акте исполнительница роли Москалевой возвращается в действительность — и события развиваются уже на сцене.
На роль князя я пригласил Владимира Зельдина, который с радостью откликнулся. У нас была очень интересная читка: собрались все актрисы театра «Содружество актеров Таганки» — они и должны были играть мордасовских дам, худрук Николай Губенко с женой Жанной Болотовой, Владимир Михайлович Зельдин, Инна Ульянова и молодые артисты. Я прочитал свою инсценировку, потом представил макет декораций и эскизы костюмов, которые разработала Алла Коженкова. Алла придумала гениальное художественное решение: на сцене павильон, а внутри него медленно-медленно вращается сценический круг. Это вызывает у князя и зрителей в зале некое ощущение ирреальности происходящего, все видится в расфокусе — как мираж в пустыне. С приближением кульминации пьесы по мере нагнетания страстей сценический круг начинает вращаться все быстрее и быстрее, а к финалу все — декорации, персонажи — начинает буквально разлетаться с него в закулисье, арьерсцена вспыхивает и на заднике остаются обугленные иконы. В финале над всем этим должны были звучать слова Шодерло де Лакло: «Если бы мы понимали, в чем истинное наше счастье, мы никогда не искали бы его за пределами, установленными законами божескими и человеческими».
Николай Губенко был очень доволен — в знак расположения принес мне в антракте чай и бутерброды. Зельдин тоже выразил свое одобрение, он произнес: «Все о-о-очень интересно». А коллеги-актрисы сказали Ульяновой завистливо-шутливо: «Ну, Инна Ива-а-а-ановна…» — мол, отхватила такую роль. Губенко сообщил, что театр в постановке заинтересован и берет все расходы на себя.
Рассказываю все так подробно, потому что окончание истории было непредсказуемым. Мы начали репетировать. Хореографом я пригласил Аню Плисецкую, которой был совершенно очарован Владимир Зельдин. Вторым составом на роль Мозглякова попросился мой друг, тогда еще молодой киноартист Александр Песков. Я, конечно, не отказал, разрешил ему присутствовать на читке пьесы худсовету. Думаю, это многим не понравилось. Началась какая-то закулисная игра, в которую сейчас, спустя столько лет, я вдаваться не хочу, но на одном из худсоветов Губенко сказал: «У театра сейчас нет денег, поэтому репетиции временно останавливаем. Как только найдется спонсор на постановку — продолжим работу». Инна Ивановна, присутствовавшая при этом разговоре, не проронила в защиту спектакля ни слова — смиренно сидела в театральной позе а-ля Книппер-Чехова. Вот так в театре «Содружество актеров Таганки» «мои ночи кончились утром» — как у Достоевского в «Белых ночах».
Совсем недавно мне попалась книга журналиста Сергея Капкова об артистах кинокомедий. Там есть глава и об Ульяновой. На вопрос автора «Писались ли когда-нибудь сценарии специально для вас?» Инна не без гордости и, конечно, с сожалением рассказывает о нашей несостоявшейся работе. Такой привет я получил от нее более чем через два десятка лет после описанных выше событий. А вот Владимира Михайловича Зельдина роль князя все-таки настигла, но лишь с третьей попытки. Сперва закрылся наш спектакль. Спустя много лет уже с другим режиссером Зельдин репетировал эту роль вместе с Татьяной Дорониной во МХАТе имени Горького, но и этот спектакль не вышел. И лишь в последние годы жизни Владимир Михайлович на протяжении нескольких сезонов играл дядюшку в театре «Модерн» в партнерстве с Натальей Теняковой, а потом с Ольгой Богдановой.
Эпизод с несостоявшимся спектаклем в наших отношениях с Инесс — Инезильей ничего не изменил, мы продолжали регулярно коротать время вместе. Расскажу немного о наших карамболях — это слово в качестве синонима слову «кутеж» придумала Люсьена Овчинникова, с которой мы много играли и дружили все годы совместного пребывания в «Маяковке».
У Инны по молодости, как у многих из нас и у меня в том числе, всегда была потребность отметить спектакль, концерт или приятное событие в хорошей компании. Она говорила мне: «Так. Давай трудоустраиваться». Тогда я садился за телефон, начинал обзванивать друзей, и мы ехали к кому-нибудь в гости. Бывали у Алика Плисецкого, артиста балета, среднего брата Майи Плисецкой, и его жены Марьяши (это родители Ани Плисецкой, которую я упоминал выше), у Алены Коженковой (так друзья называют Аллу Коженкову), иногда спускались к Любе Стриженовой (Земляникиной), встречались и с Лионеллой Пырьевой, и с Люсьеной Овчинниковой — каких только компаний не было.
Помню, на одном дне рождения Ульяновой стол был накрыт на лоджии — видимо Инна решила освободить место в комнате для танцев. Ужин был сервирован на низком раздвигающемся журнальном столике. Наверху на полированной столешнице стройными плотными рядами стояли бокалы с напитками, а на нижней полке — закуски. Вдруг в разгар веселья этот стол каким-то образом сложился и все бокалы с верхней полки посыпались на нижнюю, все побилось и перемешалось с едой… Побледневшая именинница безапелляционным трагическим голосом сказала: «Все. Закончен день рождения. До свидания». И мы разошлись.
С возрастом желание шумных вечеринок проходит, и мы чаще стали «отмечать» вдвоем — брали бутылочку шампанского и ехали к Инне домой. У нас была такая игра — когда я разливал напиток по бокалам, Ульянова наклоняла голову к столу, внимательно следила за уровнем шампанского в бокалах и приговаривала: «Не надо, не надо об… обделять вдовицу». Это стало нашей присказкой. Себе она обычно, извинившись, сервировала закуску на отдельной тарелке: мол, у меня диета — ничего другого нельзя, а мне доставался «свежачок».
После выхода фильма «Покровские ворота» популярность и узнаваемость Ульяновой были огромны. Однажды мы решили: завязываем выпивать. Ударили по рукам и пошли гулять — свежим воздухом дышать. От дома Инны по улице Рылеева вышли на Гоголевский бульвар. Идем не спеша, наслаждаемся теплой погодой, чудная беседа у нас завязалась. Как вдруг слышим: «Ой, Инна Ульянова, я прошу вас к нам… У сына сегодня свадьба… Мы вас так любим! Выпейте, пожалуйста, за здоровье молодых» — и женщина протягивает нам наполненные бумажные стаканчики. Я толкаю Инну локтем в бок, шепчу:
— Что за подстава, сколько заплатила за этот спектакль? Когда успела договориться?
Она говорит:
— Ты что?! Я впервые этих людей вижу!
Что делать? Выпили конечно. Вежливо попрощались, пожелали счастья. Идем дальше. Напротив Дома шахматиста в нашу сторону раздаются восторженные вопли: «Ульянова! Скорее к нам, мы вас обожаем!» Какие-то люди окружают тесным кольцом. В руках у нас сами собой оказываются стаканы. Мы с Инной переглянулись — выпили. Кончилось тем, что мы оказались здесь же, на Гоголевском, в мастерской какого-то художника, где веселилась богема, а проще говоря, была чудовищная пьянка — дым стоял коромыслом. На рассвете, когда вывалились из этой мастерской на свежий воздух, на нас напала истерика. Мы держались за выступы дома, чтобы не свалиться, и во весь голос хохотали: «Ну мы же не хотели, мы же завязали!» Вот такая народная любовь.
В последние годы у Инны потребность в компании пропала. Я ее спрашивал:
— Иннуля, ну как ты можешь выпивать одна? Даже когда я прихожу домой раздраженный и знаю, что у меня в холодильнике «плещется» бутылка, у меня не возникает желания выпить.
Она отвечала своим шутливым тоном:
— Не надо, не надо… Очень даже хорошо и одной, за телевизором.
Когда в мир иной ушел Иван Александрович, отец Ульяновой, а мать стала болеть, Инна решила, что надо переезжать в родительскую квартиру. Анне Николаевне требовался уход, да и условия в министерской «двушке» были лучше — большая лоджия, огромная кухня… Свою квартиру Ульянова решила продать. Но в этом плане Инна была страшно ленивой и непрактичной. Тогда-то в ее жизни и появилась юристка Марина Моматюк, готовая заниматься всеми «неинтересными и утомительными» для Инны делами вообще и продажей квартиры в частности. Они очень быстро подружились. Я думал было выкупить Иннину квартиру, но она не захотела «впутывать в сделку друзей». Зато новой приятельнице пошла на все уступки: сначала прописала в этой квартире мать юристки, а позже и продала ей эту квартиру за условную сумму.
Забегая вперед, скажу: Ульянова все свое имущество, включая родительскую квартиру, завещала этой подруге. После ухода Инны было много пересудов и судов в переносном и прямом смысле. За квартиру Ульяновых с Моматюк боролись жена брата Ивана Александровича и его племянница, я за этими процессами не следил. Анна Николаевна пережила дочь, но на тот скорбный момент по состоянию здоровья находилась на постоянном проживании в пансионате. Туда ее определила сама Инна, потому что мать в последние годы нельзя было оставлять одну, а у Ульяновой часто были гастроли.
В последний год своей жизни Инна пропала. Обычно не было дня, чтобы мы не созванивались, а тут Ульянова практически перестала звонить и не выходила на связь. Но если вдруг звонила, то речь ее была немного заторможенной, язык слегка заплетался — я, конечно, понимал, в чем дело. Говорила она обычно следующее: «Я сейчас уезжаю в Минск на съемки, вернусь через месяц, и тогда наконец свидимся». До поры до времени истории с отъездом на съемки звучали для меня более-менее правдоподобно, потому что две свои последние значительные роли Ульянова сыграла в картинах Дмитрия Астрахана «Леди на день» и «Тартарен из Тараскона», которые снимались именно в Минске. Но такими разговорами она кормила меня почти год, и в конце концов я не выдержал. У меня как раз вышла книга, и я хотел ее Иннуле презентовать. Мой издатель жил недалеко от Ульяновой, и однажды, выйдя от него, я позвонил подруге:
— Инесса, что же это такое? Я целый год тебя не видел!
Она сказала:
— Ну хорошо, заходи.
Привычно поднялся на второй этаж, открылась дверь квартиры и… Я не узнал Инну. Обычно у нее всегда полыхал румянец на щеках, лицо было гладким, ухоженным, а каштановые волосы аккуратно собраны. Тут же вместо знакомого лица я увидел как будто загрунтованный холст цвета извести, испещренный глубокими морщинами. Мне стало не по себе. Инна попыталась сымитировать свой привычный беззаботный тон: «А я тебе тут „свежачок“ приготовила», — и даже не пригласив меня в квартиру, вручила что-то завернутое в бумагу. В ответ я подарил ей свою книгу и потрясенный видом подруги, поспешил удалиться. Вышел на улицу, кружилась голова, шел не видя дороги и взмолился: «Господи, возьми у меня год жизни, только сделай так, чтобы она выздоровела». В этих мыслях совсем забыл про «свежачок», лишь дома обнаружил, что в свертке была какая-то рыба, которая протекла и залила мою рукопись — я же шел от издателя… Это была наша последняя встреча.
На тот момент я уже знал о диагнозе Ульяновой. Незадолго до последней встречи с Инной мне об этом рассказала Татьяна Ивановна Шмыга: «Я лежала в „Склифе“ и случайно там узнала — ваша подруга очень тяжело больна, у нее цирроз печени». Этот диагноз породил в народе и прессе до сих пор неутихающие обсуждения и сплетни. Мне хочется постараться развенчать эти слухи. Инна не страдала алкоголизмом: да, она выпивала, мы выпивали вместе, но это никогда не выходило за определенные границы. Актерам свойственно расслабляться с помощью алкоголя, особенно в хорошей компании — и мы не были исключением. Достаточно посмотреть на Ульянову в ее последних ролях, чтобы понять — она была здоровым, цветущим, активным человеком. До последнего продолжала следить за собой, своим питанием и здоровьем, делала гимнастику. Дышала полной грудью, никогда не унывала, радовалась жизни и подаркам судьбы, строила планы на юбилей. Да, как я уже говорил, в последние годы она могла выпивать одна, но это не выбивало ее из строя и рабочего состояния. Она постоянно репетировала, играла спектакли и всякий раз имела бешеный успех у публики! Для меня картина последнего года жизни Инны прояснилась лишь после ее ухода. Подруги, кого она допускала к себе в неблагополучный период, рассказали журналистам, что накануне семидесятилетия Ульяновой, за год до ухода, ей поставили диагноз «онкология». Это прозвучало для нее как приговор — Инна Ивановна, не найдя в себе воли для борьбы с болезнью, замкнулась, отрешилась от мира и отказалась от работы. Именно этим диагнозом можно объяснить и болезненный вид актрисы в последнюю нашу встречу. Ну, а цирроз, видимо, был спровоцирован другими болезнями.
Чтобы как-то уйти от этой печальной темы, расскажу одну историю, которая как нельзя лучше отражает комедийную актерскую и жизнерадостную человеческую природу Иннуси. Однажды звонит: «Юзявка, есть для тебя „вещчь“ — канадская норка! Пока не раздумала, быстро приходи, отдам недорого!» Приезжаю. Моему взору предстает старое, вытертое и выцветшее дамское пальто с оттопыренным для большого бюста передом и отвисшим задом, с воротником ржавого цвета из «канадской норки», изъеденным молью. Последним усилием воли, чтобы не расколоться от смеха, Инесс, приняв скорбный вид и слезно всхлипнув, будто отрывает от себя пальто, выдавила:
— Бери не глядя — твоя вещчь!
Я, вступив в игру, делаю ответный ход:
— Дай хоть примерю…
И глядя на себя в зеркало, надеваю «канадскую норку»… Мгновенный взрыв Инниного гогота. Не в силах больше сдерживаться, она уже не хохочет, а рыдает от смеха, держась за живот. Далее в гомерическом припадке сползает по стене, потом падает на ковер. Я в «эксклюзивном пальто» в такой же истерии валюсь следом. И уже вместе, рыдая от смеха, катаемся по ковру, не в силах подняться…
С Инной Ивановной, Инесс, Инезильей мы дружили сорок два года, и ровно пятнадцать лет ее уже нет с нами. Все эти годы мне очень не хватает ее партнерства, ее задорного голоса, неповторимого юмора, ее смеха и ее лукавых глаз. Она пришла в этот мир дарить радость — была комедийной артисткой от Бога. И даже не сыграв десятой доли того, что могла бы сыграть, была благодарна судьбе за свое призвание и навсегда осталась в сердце каждого зрителя, хоть раз видевшего ее на экране.