Наплевавшие на свою историю, как правило, кормят чужую армию......
Недавно в полночь я включил приёмник
— авось Войнович или прочий ёрник
какую-нибудь гадость скажет мне,
но слышу вдруг сквозь вьюги и просторы
гранитных монументов разговоры
открытым текстом на простой волне.
— Ну как ты там томишься возле Шпрее?
— А в Будапеште будто веселее:
Глумленье черни, крики, мокрый снег.
Мой постамент вчера облили краской,
хотел я по толпе шарахнуть каской,
да позабыл, что я не человек!
— Моя «тридцатьчетвёрка» недалече,
в соседнем государстве; слышу речи,
чтобы продать её, а с ней меня!
Но как продать то, что не продаётся?!
А ведь нажми стартёр — и заведётся!
Хорош мотор! Надёжная броня!
Чего молчим? Мы здесь стояли долго,
но срок присяги, памяти и долга
— Все проржавело! Слава не в чести.
Я слышу, митингуют возле Вислы.
Нам не нужны ни паспорта, ни визы,
пора мою машину завести.
— Но что случилось? Мы же победили!
Что из того, что я лежу в могиле?
Я не покину этот постамент,
пока Генералиссимус иль Маршал
нам не прикажут отправляться маршем
туда, где ждёт нас некий президент.
Донёсся голос из далёкой Праги:
— Минуло время славы и отваги,
нас одолели, как на фронте вши,
парламентарии да бизнесмены,
нас предали на набережных Сены,
где проданы все наши рубежи.
Айда домой! — От Вислы до Дуная
аж застонала вся земля сырая:
— Прощайтесь с теми, кто во мне лежат!
— Уже навек простите нас, ребята,
коль в этом мире ничего не свято
— Тогда пошли!
— А где же наш сержант?
— Сержант в Берлине.
Он уйдёт последним.
Он на руках с дитём четырёхлетним.
Я знаю: он не хочет слушать нас.
Он брал Берлин.
Вот если маршал Жуков,
чтобы сержанту не стыдиться внуков,
на отступленье даст ему приказ…
— А где Алёша? Кажется, в Софии? —
— Я в Пловдиве! —
— Мы двинулись к России,
ты Скобелева пригласи с собой.
— Он здесь стоит, но по другому праву,
его не тянет в родину-державу,
где надругались над его судьбой.
— Предупредите парня из Белграда,
там тоже дух кощунства и распада
осилил славу… Помните, друзья,
мы мёртвых выносили с поля боя,
нам здесь не будет вечного покоя,
нам оставлять здесь никого нельзя.
Тридцатьчетвёрки и сорокапятки
пойдут за нами в боевом порядке,
нам не пристало технику бросать,
хоть слух прошел, а может, люди брешут,
что всю её на родине разрежут
и переплавят… Так-разэтак мать!
— Ну, с Богом, в путь!
И тронулись солдаты…
Под ними простираются Карпаты,
в тумане тают Прага и Белград,
тридцатьчетвёрки и сорокапятки
ползут за ними в боевом порядке.
Последний начинается парад.
… Замрём на миг. Поклонимся брусчатке.
На ней ещё не стёрлись отпечатки
подков породистого жеребца,
на коем маршал выезжал когда-то…
Могила Неизвестного собрата —
ни имени, ни даты, ни лица…
… Всё кончено, и мы своё свершили.
куда теплей лежать в родной могиле,
чем выносить ветра и холода
в Берлине, Праге или в Бухаресте…
Ещё на миг мы остаёмся вместе …
…И разошлись… Простимся навсегда.
.. .. .. .. .. .. .. ..
На родине весенние туманы,
и призрачные люди-великаны,
как тени, растворяются вдали…
Закончилась большая эпопея.
Ни злобы. Ни восторга. Ни трофея.
А только влага да озноб земли…