Когда мысленно станешь ничем -тростником, который уже не ропщет,
Светлым воздухом, что поднимается к Духу, избавляясь от дрожи,
Поглядишь на тростник и воздух — откроется, смерть твоя только в прошлом,
Нет у ней настоящего. Не будет и будущего. Быть не может.

И увидишь отчётливо то, что раньше не замечал — не заметил,
То, о чем объясняли тебе терпеливо богослов и философ. -
Разве можно бояться разлуки с прошлым? Смерть — не страшнее, чем ветер,
Что сорвал с головы твоей шляпу с полями — и по полю уносит.

Ты еще не разобрался, что случилось — смотришь с улыбкой растяпы.
И откуда ветра резкий порыв?! Но уже не догнать — улетела.
И тогда понимаешь, что твоя голова может жить и без шляпы,
Как твоя душа может жить без тела.

У толпы такое право,
у толпы такой нервоз —
выбирать себе Варраву,
он ей ближе, чем Христос.

Покаяния-то мало,
а кураж необходим,
и в душе толпа мечтала
стать разбойником лихим.

Накричится на майдане
до забвенья и угроз.
А придет домой — устанет…
Как темно! Спаси, Христос!

Привык молчать — он жил один. По пьянке
лишь начинал ворчать — совсем бухой:
— Откуда появились лесбиянки
в деревне тихой и в тайге глухой?!

Вот ёлки-палки и головоломки!
И потакая ноющей тоске,
он возмущался, что не стало сёмги,
а лесбиянки плавают в реке.

Что моду эту от приезжих взяли,
что не было такого на веку…
Мрачнела ночь в отсутствии морали
и разрывала душу мужику.