Ветер нового искусства
«Les Femmes Muchas» («ле фам Мюша», «женщины Мухи») — томные, пышные и грациозные. Сложное сплетение складок одежды, локонов, цветов, узоров. Безупречная композиция, совершенство линий и гармония цвета. Чешского художника Альфонса Муху (Alfons Maria Mucha, 1860−1939), как и многих других художников его времени, пронзила стрела нового искусства. Ар-нуво, или модерн, охватило Европу с начала 1880-х, и только Первая мировая война вернула к прозе жизни любителей прекрасного. Рушились академические нормы, громко спорили искусствоведы, в моду входили восточные мотивы. Живописцы отказывались от прямых линий, на полотнах цвели фантастические лилии, нарциссы и орхидеи, порхали бабочки и стрекозы. Художники ар-нуво верили в возможность достижения гармонии с природой, простоту и умеренность, противопоставляя их викторианской роскоши. Выраженные в искусстве, эти добродетели должны были способствовать гармонизации отношений между людьми — ведь красота представлялась теперь не чем-то отвлеченным, красота стала синонимом истины. И, конечно, фраза князя Мышкина «Красота спасет мир» была начертана на знаменах сторонников всего нового.
Одним из первых теоретиков ар-нуво был английский живописец и искусствовед Джон Рескин (John Ruskin, 1819−1900). Его идеи быстро подхватили британские художники-прерафаэлиты, следовавшие традициям флорентийских мастеров раннего Возрождения («прерафаэлиты», то есть «до Рафаэля»). В их братстве состояли Джон Уильям Уотерхауз (John William Waterhouse, 1849−1917), Джон Эверетт Милле (John Everett Millais, 1829−1896), Данте Габриэль Россетти (Dante Gabriel Rossetti, 1828−1882)… Те, кем сейчас гордится Англия. Кисть прерафаэлитов создала новый женский образ la femme fatale («ля фам фаталь», «роковой женщины») — таинственный, мистический и прекрасный. Музами художников были Прозерпина, Психея, Офелия, Леди из Шалотт — жертвы трагической или неразделённой любви. А вдохновение живописцы черпали из своей бурной личной жизни. Именно эти образы и очаровали Альфонса Муху.
Правда, сам Муха главным делом своей жизни считал «Славянскую эпопею» (1910−1928), которая представляет собой двадцать полотен огромного размера. Но вопреки своей воле в историю изобразительного искусства он вошёл именно благодаря женским образам, созданным на рубеже XIX—XX вв.еков. Над «Эпопеей» Муха работал, будучи уже зрелым и признанным мастером, который мог позволить себе снять под мастерскую чешский замок Збирог — ведь только замковые стены подходили масштабу задуманного. По завершении титанической работы в 1928 году художник подарил «Эпопею» Праге. Однако даже лучшие полотна — «Славяне на своей земле», «Введение славянской литургии в Моравии», «Отмена крепостного права на Руси» — не произвели желаемого эффекта. Им не нашлось места в чешской столице. Сейчас они хранятся в замке города Моравски Крумлов. Но туда сложно добраться, и столь же трудно устроить выездную выставку: картины неудобно транспортировать, и далеко не всякое выставочное помещение может их вместить.
А вот «женщин Мухи» «выдерживают» не только выставочные залы, но и фарфоровые чашки, шёлковые платки и ювелирные украшения. Причина, разумеется, не в размере. Просто они красивы неземной красотой. Создаётся впечатление, что в своём одухотворении представительницы слабого пола, рожденные кистью художника, парят в облаках и о существовании мирской суеты им невдомёк. Его полубогини обитают если не в самом раю, то где-то очень близко, плетут венки из цветов, ведут беседы с птицами, сочиняют стихи, поют, музицируют или просто мечтают о чём-то не менее, видимо, прекрасном, чем они сами… По сути, Муха сделал то, что не удалось никому другому: превратил изящное, но холодное очарование les femmes fatales в удивительное мягкое обаяние и миловидность. При этом «женщины Мухи» не потеряли ни загадочности, ни грации.
Под звездой Сары Бернар
Альфонс Мария Муха родился в чешском городке Иванчице, недалеко от Брно, в семье мелкого судебного чиновника. Здание суда, где работал отец художника, стоит до сих пор, и сейчас в нем открыт музей Мухи-младшего. Жива и церковь, на одной из скамеек которой сохранились вырезанные Мухой в детстве инициалы «А.М.» — видимо, Альфонс был не прочь пошалить. Обе постройки расположены на главной площади и немного грустно смотрят друг на друга. Чувствуется грусть и в работах, которые Муха посвятил родному городу. Возможно, причина в том, что где-то здесь родилась его первая юношеская любовь, в память о которой Муха назовет свою дочь Ярославой.
Мальчик с детства хорошо рисовал и пытался поступить в Пражскую Академию художеств (Akademie vtvarnch umn v Praze), но безуспешно. После гимназии он работал писарем, пока не нашёл по объявлению работу помощника художника-декоратора в венском «Рингтеатре» и не перебрался в столицу Австро-Венгрии. В Вене по вечерам он посещал курсы рисования и делал первые иллюстрации к народным песням. После того как театр сгорел, Альфонс вынужден был переехать в чешский город Микулов, где писал портреты местных дворян. Там он познакомился с графом Куэн-Беласи (Khuen von Belassi) — человеком, сыгравшим в его жизни очень важную роль. Муха занимался декорированием графского замка, и аристократ был очарован его работами. В результате Куэн-Беласи стал меценатом молодого художника. Он оплатил Альфонсу два года обучения в Мюнхенской академии изящных искусств (Akademie der Bildenden Knste Mnchen). В 1888 году Муха переехал в Париж и там продолжил образование. Многие в то время стремились в столицу Франции — ведь тогда это был центр нового искусства: Эйфель (Gustave Eiffel, 1832−1923) уже сконструировал трехсотметровую башню, шумели Всемирные выставки, а художники ломали каноны и пропагандировали свободу. Однако финансовые дела графа ухудшились, и Муха остался без средств к существованию. Он долгое время перебивался мелкими заказами, пока в его жизни не появилась Сара Бернар (Sarah Bernhardt, 1844−1923), блистательная французская актриса. Возможно, Муха достиг бы успеха и без нее, но кто знает…
В 1893 году, перед Рождеством, Муха получил заказ на создание афиши к спектаклю «Жисмонда» театра «Ренессанс», которым владела Сара Бернар. Художник изобразил приму, игравшую в спектакле главную роль, на необычном по форме плакате — длинном и узком. Это подчеркнуло ее царственную осанку, распущенные волосы актрисы Муха украсил венком из цветов, в тонкую руку вложил пальмовую ветвь, а взгляду придал томность, создав общее настроение нежности и неги. Ничего подобного до Мухи никто не делал. До «Жисмонды» у Сары Бернар был всего один достойный внимания плакат, выполненный швейцарским декоратором Грассетом — «Жанна д’Арк». Но плакат «Жисмонда» был гораздо интереснее. Чтобы заполучить его, коллекционеры подкупали расклейщиков или срезали «Жисмонду» ночью с заборов. Неудивительно, что актриса пожелала познакомиться с автором и заключила с ним контракт о сотрудничестве. В театре Бернар Альфонс работал шесть лет. «Дама с камелиями», «Медея», «Самаритянка», «Лорензачио» — все эти плакатные афиши, изображавшие Бернар, были популярны не меньше «Жисмонды». Он придумывал эскизы театральных костюмов и декораций, оформлял сцену и даже участвовал в режиссуре.
В конце XIX века театр был центром светской жизни, о нем беседовали и спорили в салонах, в театре дамы демонстрировали новые туалеты и драгоценности, а мужчины демонстрировали дам — в общем, театр был пищей для вдохновения и сплетен. И, конечно, Сара Бернар, а в особенности ее личная жизнь, всегда были объектом внимания журналистов и публики. Поводов находилось предостаточно. Бернар вдохновляла поэтов и писателей, в неё влюблялись мужчины голубых кровей. Оскар Уайльд (Oscar Fingal O’Flahertie Wills Wilde, 1854−1900) поэтично называл её «прекрасным созданием с голосом поющих звёзд». Виктор Гюго (Victor Marie Hugo, 1802−1885) подарил Бернар бриллиант, символизировавший слезу, которою он не смог сдержать во время спектакля с её участием. Актриса любила подыграть публике. Так, она якобы не знала, кто был отцом её единственного сына, и к негодованию добропорядочных дам называла его «плодом прекрасного недоразумения». За время шестилетнего сотрудничества между актрисой и Альфонсом возникли тёплые приятельские отношения, о чём свидетельствует их переписка. А любовь? Околдовала ли Муху Сара Бернар так же, как и плеяды многих других мужчин?
Конечно, репортеры не обошли молчанием отношения актрисы с чешским художником, тем более, что его имя было по-своему говорящим: так же звали персонажа комедии Дюма-сына (Alexandre Dumas fils, 1824−1885) «Мосье Альфонс», живущего за счет любовниц. Действительно после заключения контракта с Бернар на Муху посыпались заказы, он приобрёл просторную мастерскую, стал желанным гостем в высшем свете, куда нередко являлся в расшитой славянофильской косоворотке, подпоясанной кушаком. У него также появилась возможность устраивать персональные выставки. Некоторые даже рекомендовал ему поменять имя или подписываться своим крёстным именем — Мария.
Однако Альфонсом в том значении, которое вложил в это имя Дюма, Муха не был. В его переписке с Бернар нет и намека на то, о чем судачили в высшем свете. Скорее, это было покровительство, в чём-то, может быть, сродни покровительству старшей сестры.
Дорогой Муха, — писала Бернар художнику в 1897 году, — просите меня, чтобы я Вас представила обществу. Послушайте, дорогой друг, моего совета: выставляйте свои работы. Я замолвлю за Вас слово… Тонкость линии, оригинальность композиции, удивительный колорит Ваших картин очаруют публику, и после выставки я Вам предвещаю славу. Сжимаю обе Ваши руки в своих, мой дорогой Муха. Сара Бернар.
В год их знакомства Саре было пятьдесят, а Мухе — тридцать четыре. Муха писал, что, конечно, Бернар прекрасна, но «на сцене, при искусственном освещении и тщательном макияже». Муха восхищался Бернар как актрисой, даже когда ей было за шестьдесят. В те годы Муха жил в США, а Сара Бернар приезжала в эту страну на гастроли. Они не раз встречались, и об этих встречах Муха непременно писал своей невесте Марии Хитиловой (Marie Chytilov), заверяя, что между ним и Бернар всегда были лишь приятельские отношения.
В лучах любви
Оснований доверять Мухе гораздо больше, чем газетным сплетням — слишком Муха был благороден, чтобы обманывать свою невесту. Однако Муха не представлял собой и того целомудренного аскета, каким его представил в своей книге Иржи Муха (Ji Mucha, 1915−1991) — сын художника. Иржи утверждал, что до знакомства с его матерью Альфонс якобы не знал женщин. Но это не так. Например, Муха прожил целых семь лет с француженкой Бертой де Лаланд (Berthe de Lalande).
С Хитиловой художник познакомился только в 1903 году — сама Мария Хитилова устроила их встречу. Она была чешкой, закончила среднюю художественную школу в Праге и в двадцать один год уехала в Париж. За кров и стол она жила во французской семье, помогала по хозяйству и заботилась о детях. Впервые Мария увидела Муху в пражском Национальном театре и по-девичьи влюбилась, хотя годилась мэтру в дочери — была младше его на двадцать два года. Девушка попросила своего дядю, историка искусств, рекомендовать её Мухе как соотечественницу и начинающую художницу. К рекомендации она приложила своё письмо с просьбой принять её в тот день и час, когда Альфонсу будет удобно. И Муха пригласил Марию в своё ателье… А вскоре стал называть ее Марушкой и писать нежные письма:
Мой ангел, как я благодарен тебе за твоё письмо… В мою душу пришла весна, распустились цветы… Я так счастлив, что готов разрыдаться, петь, обнимать мир.
В своих письмах Муха признавался Марушке, что до неё был влюблён лишь однажды, в шестнадцать лет. Той девушке было пятнадцать, видимо, это её звали Ярославой. Она умерла — туберкулёз уносил в конце девятнадцатого века немало жизней. Её смерть для тонкой и чувствительной натуры Мухи стала трагедией. С той поры Муха, как сам пишет,
всю свою горячую любовь обратил к родине и народу нашему. Люблю их, как свою возлюбленную…
Всех, кто был у него до Хитиловой, Альфонс называл «чужими женщинами», которые доставляли ему только муки. А он так мечтал «все годы изгнания о сердце чешском, о чешской девушке».
Ко времени знакомства с Марией Мухой уже были созданы серии «Цветы», «Сезоны», «Искусство», «Время суток», «Драгоценные камни», «Луна и звёзды» и прочие интересные литографии, которые переиздавались в виде почтовых открыток, игральных карт и расходились мгновенно — все они изображали женщин. Муха много работал с моделями, которых приглашал в свою студию, рисовал и фотографировал их в роскошных драпировках или обнажёнными. Фотографии моделей он снабжал комментариями — «красивые руки», «красивые бёдра», «красивый профиль»… а потом из отобранных «частей» складывал идеальную картинку. Нередко во время рисования Муха закрывал лица моделей платком, чтобы их несовершенство не разрушало идеальный придуманный им образ.
Но после женитьбы на Марушке в 1906 году художник всё меньше рисовал привычных зрителю полубогинь — по-видимому, реальная женщина заменила собой мираж и воспоминание. Муха с семьей переехал в Прагу, где приступил к созданию «Славянской эпопеи», разработал эскиз витража собора Святого Вита и написал много портретов жены, дочери Ярославы, сына Иржи. Муха умер в 1939 году от пневмонии. Причиной болезни послужили арест и допросы в оккупированной немцами чешской столице: славянофильство живописца было столь известно, что его даже включили в именные списки врагов рейха. Марушка оставалась с мужем до его последнего вздоха. Она пережила супруга на двадцать лет, пыталась писать о нём мемуары. Любовь, которая была между Мухой и Хитиловой, по-чешски называют «lska jako trm» — то есть очень сильное чувство, дословный перевод: «любовь, как балка». Из письма Мухи:
Как прекрасно и отрадно жить для кого-то, до тебя у меня была только одна святыня — наша родина, а сейчас я поставил алтарь и для тебя, дорогая, молюсь на вас обеих…
Способны ли на подобные слова мужчины двадцать первого века?